Поэзия США - [149]

Бокал, как ты велела, в шесть часов

Я поднял… Пары близостью согреты,

А нам — хоть бы помокнуть под дождем.

Ревут от страсти звери средь холмов,

Схлестнулись, вспыхнул пепел сигареты,

Взгляд серых глаз! и вот мы пьем вдвоем.

СОНЕТ 17

Студенты вырвались на карнавал,

Ошеломляя шутовским нарядом,

Веселым масленичным маскарадом

Праздничный город. Как он волновал

Меня, бывало: девушки на бал

Бегут, их ловят парни, тут же рядом

Пляшут, «Король» командует парадом,

Пунш пенится, гремит оркестров шквал,

Тюльпанные деревья и цветы!

Ах, карнавал, блеск, яркость, краски, звуки,

Как он манил — так что ж теперь не мил?

…Колокола звонят, зовут, но ты

Не здесь, ты не со мною, мы в разлуке.

Пост раньше масленицы наступил.

СОНЕТ 29

Поэт умрет, и приплетется слава

Украсить гроб его (а не чердак):

Rue Fortunée[128] давно Rue de Balzac[129]

A Bach-Gesellschaft[130] — Бахова держава;

Смерть даст свободу мастеру и право

Стать выше человечества. Итак,

Кладите лавр на гроб, кадите в знак

Признанья, но не мудрствуйте лукаво

О днях, когда любовью лишь одной

Он жил, когда, страдая и любя,

Он знал: нет, не придет, нет, ждать напрасно,

И ждал, весь долгий день… Мастеровой

Твой и людей, жду славы и тебя

Спокойно, безнадежно, беспристрастно.

ИЗ КНИГИ «ПЕСНИ-ФАНТАЗИИ»

ПЕСНЯ-ФАНТАЗИЯ 133

Он в славу стал входить — но что такое слава? —

желанье славы в нем давно угасло, право,

уже ничем он не был одержим,

и славой тоже, — но одной английской фирме

вдруг вздумалось его прославить в телефильме,

пусть, он сказал, раз это нужно им;

работать он любил и, говорят, умел —

очаровательные англичане

таскали камеры и свет

за Генри вслед, в кабак и снова в кабинет,

он — свой, ребята — свой: все выполняли долг,

но где ж восторг, восторга нет,

ждал славы столько лет — где ж в этой славе сладость?

От славы, он сказал, во мне тоска и слабость,

но буду продолжать свой труд по мере сил.

Суть, видимо, не в славе. Суть не в этом.

Суть в том, чтоб он, как прежде, был поэтом,

как прежде, одержимым был.

ПЕСНЯ-ФАНТАЗИЯ 197

Мне снились вымершие города,

я видел Мачу-Пикчу, Кембридж (Масс.), Ангкор.

Идет ли дождь на Мачу-Пикчу, город гор,

или на Кембридж (Масс.), такой, как тут,

что мертвецы в гробах, и те, с ума сходя

при виде вызванного магами дождя,

от ужаса встают.

А дождь все шел — толпа людей живых,

все было, как у нас, как некогда у них,

толпа людей живых,

снующих взад-вперед, дерущихся рабов,

друг другу яростных врагов —

а дождь все шел.

Бейсбол и целый мир, безумный, сволочной,

чертова бездна б…ских новостей

на Генри рушатся. Что он решит?

Что будет делать он с самим собой?

уж я не говорю о бомбах Н&А,

Генри — молчит.

ПЕСНЯ-ФАНТАЗИЯ 280

Генри отправится за океан,

там люди интересней, им видней

Америка, чем нам, с обычной нашей

хвастливостью: мы лучшая из стран,

Америка летит вперед, за ней

весь мир ползет по-черепашьи,

весь мир — провинция. Мир, полный тайн, —

преступность в Лондоне и спорт в Испании —

пусть пищу даст свободному уму,

пусть Генри уяснит, читая «Таймс» и «Тайм»,

своих хозяев скрытые желания.

Чернил побольше надо взять ему,

есть что сказать, хозяев — к черту, в нем —

сознанье: время за него, он прав,

душа работе предстоящей рада,

все премии получены, начнем

работать для себя, от всех сбежав,

даже от друга и жены, так надо.

КЕННЕТ РЕКСРОТ © Перевод А. Парин

НЕДОБРЫЕ СТАРЫЕ ВРЕМЕНА

Летом девятьсот восемнадцатого

Я читал «Джунгли»[131], а следом

«Великолепные изыскания»[132]. Осенью той

Умер отец, и меня забрала

Тетка к себе в Чикаго.

И я поехал на бойни

На трамвае

Вечером зимним,

В ореоле зловонья, руки в карманах,

Я по грязному снегу шагал,

По улицам грязным, глядя стыдливо

В лица людей,

Которые днем оставались дома.

Искореженные, исхудавшие лица,

Заморенные, ущемленные умы, лица

Как у престарелых

Полубезумных обитателей

Богаделен. Хищные

Лица малюток.

Когда запачканные сумерки сгущались,

Под зелеными газовыми фонарями,

Под брызжущимися пурпурными дуговыми лампами

Двигались лица людей, идущих

С работы домой, и среди них были

Оживленные недавним ударом надежды,

И были горестные и стыдливые, и были

Умные и дурашливые, а по большей части

Унылые и пустые, лишенные жизни,

Одна ослепляющая усталость, хуже,

Чем у затравленного зверя.

Кислые испарения тысячи

Ужинов — жареной картошки

И тушеной капусты — сочились на улицу, удушая.

Меня захлестывали головокружение и тошнота,

Я ощущал, как из моего страдания

Ярость чудовищная растет,

А из ярости — ясная клятва.

Сегодня зло чистоплотно

И процветает вовсю, но гнездится

Всюду оно, и не надо

Трамвая, чтоб его обнаружить,

Но это точно такое же зло.

И страданье, и ярость,

И клятвы такие же точно.

СИЛА ЧЕРЕЗ РАДОСТЬ

Возвращаясь через седловину

Между горой Айзоселес и Северными Палисадами,

Я остановился на вершине и оглянулся.

Гроза собиралась на белых пиках

Гряды Уитни и разноцветных вершинах

Кавеа. Был сентябрь тридцать девятого.

Последняя прогулка в горах

Этой осенью, а может, последняя вообще.

Грозовые облака громоздятся над линией гор,

Молния то и дело ударяет по остриям вершин,

Облака под перевалом багрятся,

Я вижу сквозь облака: из долин и поселений

Вздымается льдяная смертоносная лавина,

Обтекающая весь мир, рвущаяся к последним

Несданным высотам; грязь с желтыми пятнами