Поэзия Латинской Америки - [73]

он алой краской им наводит губки

и окропляет их глаза росою.

Он дружен с древесиной, и похоже,

что в нем сплелись тугие волоконца

деревьев — этих изваяний солнца

с причудливым тиснением на коже.

…Змеится стружка цвета золотого.

Лоб старика в тяжелых каплях меда.

И повторяют люди из народа:

«У старика Лаку лицо святого».

Ослепляющий жаворонков

Он ослепляет птиц.

В рассветный час

он видит в дрожи глаз затменье солнца.

Рука его порою так трясется,

как будто он себя лишает глаз.

Такая уж у старца работенка,

весь день к нему поток людей стремится,

считают люди, что слепая птица

поет особо сладостно и тонко.

Едва лишь солнце патокой рассвета

зальет испепеленные пригорки,

а он уже сидит в своей каморке,

зажмурившись от солнечного света.

Кому обязан он своим уменьем

стыдливо ослеплять живую влагу?

В каких краях, кто обучил беднягу

поспешному насилию над зреньем?

Он прячет свой испуг за жалкой ложью:

у ослепленной птицы чище трели…

Но каждый раз, волнуясь, еле-еле

с предательской справляется он дрожью.

Ему не сладко в этой гнусной роли,

которую всегда играть готов он.

Как раб, цепями к ремеслу прикован,

он трудится — и корчится от боли.

Вот начал он…

Рубаха липнет к телу,

едва в его руке забьется птица.

Он жалко улыбается — и злится,

все не привыкнет к этакому делу.

Он вздрагивает, плоть живую жаля,

не ощущая собственного тела,

рука как будто одеревенела,

морщинистая, дряхлая, чужая…

А птица и слепая знает песни —

в ее напевах ливень вдохновенья,

здесь каждый звук похож на дуновенье

ветров, носивших птицу в поднебесье!

А он живет лишь прошлым — теми днями,

когда мальчонкой бегал и смеялся,

когда весь мир волос его касался

лучами солнца, ветром и ветвями…

Он ослепляет птиц.

В рассветный час

он видит в дрожи глаз затменье солнца.

Рука его порою так трясется,

как будто он себя лишает глаз…

Плетельщик корзин

Плетельщик ивовых корзинок,

седой задумчивый молчальник, —

он из времен прибрел далеких,

спустился с гор, добряк печальный.

В горах рожденный, на равнине

он не забыл дыханья гор.

Он ладил из лозинок сказки,

неугомонный фантазер.

В слепую пору долгих ливней,

когда пернатые — всего-то

комочки глины между сучьев,

без крыл, без песен, без полета,

он горный контур горизонта

вплетал в очередной узор:

он ладил из лозинок сказки,

неугомонный фантазер.

Когда в своей каморке брался

он за плетение корзинок,

казалось, будто бы на пальцы

стекают звездочки с лозинок

и пузырьки живицы свежей

сочатся из древесных пор, —

он ладил из лозинок сказки,

неугомонный фантазер.

К нему гурьбой сбегались дети

и гнезда в бороде свивали,

когда разгневанное лето

свирепо опаляло дали,

полуприкрыв глаза, он слушал

их немудреный птичий спор

и ладил из лозинок сказки,

неугомонный фантазер.

Никто не замечал печали

в глазах его и в каждом жесте,

когда он отдавал корзину,

как будто отдал с нею вместе

всего себя… Сжималось сердце,

туманом застилало взор….

Он ладил из лозинок сказки,

неугомонный фантазер.

Когда же он исход свои начал —

так, словно таял в зазеркалье, —

весь мир потек в его корзину,

чтоб с ним уплыть в глухие дала,

его руками стали корни,

а небом — ивовый шатер,

пока и сам не стал он сказкой,

неугомонный фантазер.

Офорт

Повис на кресте человек,

врагами распят.

Веревками человек

опутан до пят.

И ветер внизу…

Страна моя сотнями кож

натянута на кресты.

Распятый на бубен похож.

И ветер в лицо…

Вся родина — на кресте…

Крест падает в темноте.

И ветер вверху!

Ягуа-Веве (Комета)

Взметнулся ягуар!

Чертой по небу.

Костер небесный перепрыгнул.

Взлохматил звездный бок,

шаги умерил,

вздохнул, как кошка,

и прошелся мягко,

и лапы изумрудные лизнул.

Прыжок обдумал,

решил, куда ступить,

дыханье соразмерил

и движенья…

Потом, в дугу тугую выгнув спину,

он над бездонной пропастью пронес

свое мерцанье голубое.

Инамбу-И (Дикая перепелка)

Испуг в траве!

Неповторимый посвист

и клюв — с землею вровень.

Внезапная стрела над лугом,

пронзительная звонкая раскраска

под камни и песок,

стремительная искорка в кустах

и флейта сиесты.

Смятенье перепела.

Переполох в траве!

КАРМЕН СОЛЕР [233] Перевод О. Савича

Голубка мира в Парагвае

Белая голубка

смотрит

и молчит.

Белая голубка

плачет

и молчит.

Что голубка может

голубю сказать,

если ухитрились

клюв ей завязать?

Обманутые

Его зовут, как человека: Гельман.

Он — «вождь» четверки тех бандитов,

что повели меня в тюрьму.

Высокий белокурый

ариец с именем арийским,

с широкою улыбкой

веселого ребенка.

Кто б мог подумать, как печально

его занятье:

держать в застенке женщин,

и рыться в их одежде и бумагах,

и красть стихи,

мои стихи!

Но если я полна лучей и света, —

пусть в песне вырвутся они!

Но если голоса во мне звучат, —

пусть в ветре эти голоса поют!

Обманутые!

Даже над моей могилой

услышите колокола,

зовущие набатом

к свободе вас!

Э. Барреда «Цветы». 1950 г.

ПЕРУ

ХОСЕ САНТОС ЧОКАНО [234] Перевод Г. Шмакова

Сон кондора

Под небом Анд, где звезд сияют жала,

на пике горном средь немых снегов,

сидит он, повелитель облаков,

вперив глаза в закат кроваво-алый.

Его стальная грудь белей опала,

в провалах глаз — сверкание зрачков,

играют блеском боевых клинков

кривых когтей ацтекские кинжалы.

Один, как перст, глядит он хмуро ввысь,

над ним туманы тихо поднялись

и бахромой серебряной повисли,

и в них он тонет, крыльями шурша:

так тонет в море накативших мыслей