Поэзия Латинской Америки - [64]

…И тоска поэта-ретрограда.

АЛЬФОНСО РЕЙЕС [189] Перевод А. Косс

Поэтическое искусство

1

Пленительность несмелая строки:

цветок, стыдливо сжавший лепестки.

2

Сомкнется он, как чашечка вьюнка,

едва к нему притронется рука.

3

— Рука Орфея[190], но еще властней:

в нее не веря, верю только ей,

4

что Эвридику[191] выведет на свет

из царства вечных снов, где жизни нет.

Угроза

Мака цветок багряный,

любовь твоя горше обмана.

Так жарки твои румяна,

сурьма твоя так густа,

и резок твой запах пряный,

и солнца просят уста!

Мака цветок багряный.

Я помню, была одна —

во всем на тебя похожа:

и чаща ресниц черна,

и лживо алеет кожа…

Мака цветок багряный.

Я помню, была одна…

(Боюсь я тебя касаться,

боюсь я дождаться дня,

когда лепестки, дразня,

в женский лик обратятся.)

Недобрый знак

I

Когда услышишь ты, что я старею,

что устаю я от пера и книг,

что философских выкладок язык

мне с каждым днем становится темнее;

когда тебе расскажут, что идеи

мне кажутся игрушками на миг,

что жить на ренту я давно привык

и счастлив синекурою своею —

ты им напомни, что весны расцвет

подарит молодую зелень саду —

она затмит плоды минувших лет;

но если ты услышишь, что в ответ

на вызов алых уст я прячу взгляды,

тогда считай, что мне спасенья нет.

II

Как садовод, смиренно, терпеливо

вершу я повседневную страду

и каждый миг свой отдаю труду,

распределяя время бережливо.

Убытка не боюсь, не жду наживы,

а потому им счета не веду

и семя высеваю в борозду

без промедленья, но неторопливо.

Покуда час последний не пробьет,

я поглощен заботою земною:

по осени снимать я должен плод,

сажать, полоть и прививать весною;

когда ж из рук мотыга упадет,

узнаете, что смерть пришла за мною.

МАНУЭЛЬ МАПЛЕС АРСЕ [192]

Революция Перевод А. Эйснера

О ветер, ты предвестник этого запретного часа.

О поблекшие эпохи,

переживающие последнюю осень.

Предчувствуя конец, простились горизонты

со стаями птиц перелетных,

и лепестки цветов, похожие на клавиши, опали.

Ветер времени рвет космическую материю,

и эта музыка

разносится как пропаганда по балконам,

скрипит несмазанными флюгерами

и расцветает в окрестных пейзажах.

О ветер, вдохновляющий

железную диктатуру,

которая сотрясает государство!

О толпы людей,

сияющих,

и поющих,

и возносящихся сердцем!

Закат загорается бунтом кровавым

и озаряет предместья,

взлохмаченные деревья

подаяния просят под окнами,

заводы воспламенились

багровым вечерним пожаром,

а в прозрачном небе

самолеты

выписывают сложные фигуры.

Шумящие шелком знамена

повторяют пролетарские призывы

и разносят их по городам.

На романтическом митинге перед отъездом

и ты и я плачем,

но я коплю надежду на встречу.

Разбитая станция

остается в твоих руках,

и обморок твой на перроне —

высочайшая нота прощанья.

Я целую твою фотографию в поезде,

испуганно убегающем в потемки,

пока сухие листья опадают на наши с тобой дороги.

Скоро поезд поднимется в горы.

Как великолепна

география Мексики!

Виды ее с высоты самолета,

невыразимые вершины политической экономии —

густой дым фабрик,

теряющийся в тумане

времени,

и эклектический гомон

стихийных восстаний.

Всю ночь напролет

солдаты

изливают душу

в песнях.

Но вражеская артиллерия

выслеживает нас

и не щадит красот природы.

Тяжелые громыхания

вселяют в нас внутренний трепет,

и рушится прелесть горных панорам.

Воинские составы

идут во все четыре стороны света.

Боевое крещение —

это неразбериха,

в которой мужчины

азартно играют в карты,

а также в самопожертвование.

О, этот военный поезд,

мы в нем и пели и делали Революцию.

Никогда прежде я не был ближе к смерти.

Однако вечер я провожу с тобою в негаснущем

свете воспоминаний,

но неожиданно входят другие,

заглушая и наше понимание событий,

и сомнительные картинки на полях гороскопа.

А там, далеко,

беременные женщины

остались молиться

за сражающихся

каменному Иисусу.

По окончании бойни

ветер вторично

рвет в клочья

кружево сновидений…

Зарю моих стихов я отрясаю

на сопротивление вражеских сердец,

и хладное дыхание столетий

ласкает мой горячий лоб,

пока в величественное забвенье

уходят дорогие имена.

Хосе Клементе Ороско «Окоп».

Роспись в национальной подготовительной школе в Мехико.

1922–1927 гг.

КАРЛОС ПЕЛЬИСЕР [193] Перевод Б. Дубина Желания

Зачем ты мне руки, тропик,

наполнил красками дня?

Камня коснуться — станет

чашей, полной огня.

Дальних краев затишье в час, когда ляжет мгла,

я взбудоражу эхом радужного стекла.

Дай хоть на миг иную

долю — не зной и крик!

Дай поменять широты

сердца — хотя б на миг,

с сумерками смешаться в осиротелом доме,

замереть на балконе, что обветшал и тих,

спрятаться с головою в складках накидки тонкой,

нежной рукой коснуться долгих волос твоих,

пеной взлететь над мысом кроткого отреченья

и воплотить раздумье только в тончайший штрих.

О хоть на миг разжалуй

из вестовых огня!

Зачем ты мне руки, тропик,

наполнил красками дня!

Боливару

Не оставляй народ свой, благослови и помилуй! —

волей твоей в пустыне зазеленеет лавр.

Тот, кто затмил вовеки славу земную, может

соединить столетья, милость нам ниспослав.

Силу свою вдохни в нас и воскреси денницу

что занималась в Андах, край озаряя наш.

Взвей свой клинок лучистый над беспросветной тучей

и милосердным миром наше чело помажь.

Если твой след заветный спутают ложь и злоба

нас уводя от солнца с торных твоих путей, —

скульптор отчизны нашей, ныне восстав из гроба,