Поэзия Латинской Америки - [18]

«Меня госпожа Венера

держит я своей твердыне».

Инфанта вновь зарыдала,

король разгневался страшно:

— Мою негодницу дочку

бросьте в сырую башню!

В каменной башне мрачной

место девчонке глупой!.. —

… Голубка кругом летала —

лучник убил голубку…

— Лучник, страж королевский,

сделай такую милость,

дай мне воды глоточек,

в башне я истомилась!

— Да я не смею, инфанта!

Коль сделаю то, что просишь,

мне голову вмиг отрубят

и псам кровожадным бросят.

— Сестрички, мать-королева,

возьмите в реке водицы!.. —

Но не услышали просьбы

ни матушка, ни сестрицы.

Тут ливень внезапно хлынул,

ливень из тучи серой,

добрый и звонкий ливень —

строка в моем романсеро.

Инфанта простерла руки,

а лучник колчан подставил…

В ладонях вода искрится,

в колчане она блистает.

Романс пленника

Жена, моя радость,

ты в доме одна.

Я щек твоих нежных

не поцелую, жена.

Любимые дети,

луч солнца в окне,

вас, теплых и сонных,

не приголубить мне.

Над мельницей нашей

ночная звезда,

теперь ты погасла

и не взойдешь никогда.

Друзья дорогие,

мы пили вино,

так было когда-то,

было давным-давно.

Я к маврам попался

на море, в бою;

о юности плачу —

плачу, а не пою.

АЛЬФОНСИНА СТОРНИ [58] Перевод Т. Глушковой

Я хочу

Вернуться вспять, к тому, что первозданно,

стать, как трава, как юные цветы,

не мыслить, но, придя к истоку красоты,

пить сок и не разбить звенящего стакана.

Печальный конвой

Эта нелепая пытка — бессонно, бессонно бродить!

«Ego» всегда близоруко — ему ли водить…

Эти сухие поляны не в силах роса напоить.

Ветер, обнявшись с огнем, налетел, чтобы землю спалить.

Смерть: «Я спешу, чтоб печали твои утолить!..»

…Эта нелепая пытка — бродить и бродить!..

Если мне вырвут язык, если выклюют очи мои,

руки отрубят и пóд ноги бросят репьи, —

мука моя и тогда бы не стала черней

этих суровых и мрачно гремящих цепей,

этой гиены и рева несытых зверей,

этого яда под жесткою кожей ветвей.

Я полюбила цветы, а сама-то я — плод,

воду люблю, а сама — холодеющий лед,

в землю уйду, а люблю молодой небосвод.

Этот печальный, седой, пропыленный конвой —

я та, что бродит и бродит

сама за собой.

Покинутость

И вот, теплом напившись человечьим

твоей руки, что мне легла на плечи,

душа как будто уж не так больна.

О, как сладка мне эта белена —

всей жизни безрассудное забвенье

и неизбежное соединенье

мечты и плоти, что опять хмельна!

Меланхолия

Не боль, но благо — если я умру,

но пусть меня тот путник поцелует,

что, как дитя — веселый, поутру

мое окно, бывало, не минует.

____

Тебя зову я, смерть, но жизнь я обожаю…

Когда я лягу в гроб — уже всему чужая, —

пообещай: еще хотя бы раз

весенний луч моих коснется глаз.

____

Пусть на прощанье повеет мне с неба весенним теплом,

пусть плодородное солнце моим не смущается льдом…

Добрым бывало ко мне золотое светило:

доброго дня пожелать — лишь затем по утрам восходило.

Маленький человечек

Маленький человечек, маленький человечек,

выпусти певчую птицу, которая хочет летать…

Я ведь — птица, маленький человечек,

только вольным простором могу я дышать.

Все-то я в клетке, маленький человечек,

маленький человечек, который в клетку меня заточил.

Я зову тебя маленьким, потому что меня ты не понял —

у тебя не достало на это сил.

И я не пойму тебя, так что лучше

отвори мне клетку — ведь птица должна летать.

В четверть души я люблю тебя, маленький человечек,

и не более — сколько бы ты ни просил!

Быть может

Быть может, все, что я в стихах сказала,

давно уже искало воплощения,

запретное, оно едва дышало

и жаждало, таясь, раскрепощенья.

Оно в моем роду существовало

и нарастало в женском поколенье.

Но говорят, что век свой промолчала

боль матери моей… Еще не пенье,

но темное желанно свободы

от немоты, от черновой работы

в слезах печальной женщины читалось.

И все, что было мучимо, и бито,

и за семью печатями укрыто, —

со мною вдруг на воле оказалось.

Однажды весной

Где же мой друг, что промолвил мне,

белую гладя бороду:

— Будь осторожна, малышка, смотри —

сердце свое береги!

Весны уходят, и только дожди

ждут на осенних дорогах…

Будь осторожна: как бы тебя

пламя твое не сожгло!

Я оробело внимала ему,

в смутной дрожа тревоге.

— Птицы поют! — я сказала в ответ. —

Речка звенит! — сказала.

На лбу у себя — зеркале бурь —

помню его ладони.

Он наклонился ко мне, шепча:

— Бедная ты девчушка…

Молитва

Я во сне увидала, о боже, такую любовь,

что ни разу еще никому на земле не приснилась,

лишь с бессмертною жизнью она бы, пожалуй, сравнилась

и с поэзией, льющейся в душу без слов.

Миновала зима — но по-прежнему стынула кровь,

и еще раз весною зима терпеливо сменилась,

я надеялась: летом ко мне постучится любовь,

но и осенью я ожиданьем напрасным томилась.

Боже правый, спина моя обнажена,

и суровый твой кнут без роптания примет она;

словно грешник заклятый, я слышу твой грозный укор:

ведь над жизнью моей занимается пламя заката,

и в несбывшейся страсти я только одна виновата —

за стихами ее проглядела, сеньор!

Узы

Пустая мечта, ты живешь в душе,

грея ее понемногу.

Ежишься, точно нищенка

горькая у порога.

Если б я ушла от тебя,

вольной желая воли,

сердце мое одинокое

умерло бы от боли.

Но ты притаилась в моей груди

и стережешь мой голос.

С жизнью постылой меня связал

этот тончайший волос.

Я то и дело гнала тебя:

морочь ты кого другого!..

Но ты возращалась ко мне опять,