Поэзия Латинской Америки - [20]

неведомому богу бил поклоны,

в нем Красоту и Правду я почтил,

но мертвым здесь возлег на смерти лоно.

РИКАРДО МОЛИНАРИ [61]

Ода пампе Перевод Н. Горской

I

Во мне — в простор спокойный, и пальмы стремительная неподвижность —

исхлестаны ветки ветром небес вечерних, —

земля родная, гляжу на тебя и в ласковом умиранье вижу

рожденье

мечты и тайны.

С высоких и желтых пастбищ к закатному солнцу взмывают

жесткие листья и полные грусти

колосья нагие,

и улетают последние птичьи стаи;

к тебе навсегда прикован, ищу я снова

прозрачную боль твоей ностальгии,

ищу мою тень, что блуждает по этому краю.

Дикая утка, как сердце мое, одинока

в начале марта!

В тебя, о пампа, стекаю рассветом росным

и возвращаюсь в недра, подобно грозам;

кричу, и только травы мой зов услышат

и бег почуют — как ветра вспышку.

Просторы неба, трава и тучи, страна глухая,

где только ветер рождает ветер,

не отдыхая!

К тебе, о пампа, земля печальной я сладкой неги,

льнут сердцем дети

твоих багряных

и темных далей!

И только утка взлетает в марте!

II

За летом вослед уплывает ветер и развевает

тонкую пыль и семена черной травы,

а день и весел и светел, как свежий цветок, облитый

кристальной прохладой воздушной струи.

Под пышной короной колышется свет, не замечая

длинных теней на ладони долины,

не слыша журчанья скудеющих вод и не зная,

как темные всплески качают камыш.

И песня во мне оживает:

Свистел, порхая,

вечерний ветер,

как птица — темный —

на свежей ветке.

Влюбленных радость

нельзя измерить;

проказник ветер

ерошит перья.

Ручьи ослепли

при нашей встрече,

но все ж их речи

звучат сердечно.

Влюбленных радость

конца не знает.

Забвенье лучше,

чем расставанье.

Полночный ветер,

бессменный сторож,

бродил по морю,

по волнам черным.

Приходит радость

с прохладой первой:

сквозь тьму несешься,

а песня — в сердце.

И ветер веет,

о мать, ты знаешь, так сладко веет!

И только утка взмывает в марте!

III

Тобой плененный влюбленный пленный, смотрю, как ты грустишь в томленье,

и наблюдаю сезонов смену —

то гнет туманов и буйство ливней, то вдруг разливы

различных красок, цветов пыланье и трав рожденье —

зеленых пастбищ — до неба — пламя;

и куропатка бормочет что-то и ввысь внезапно

дрожащей каплей взмывает плавно.

Тобой любуясь, не удручаюсь я этой сменой и без печали

слежу, как лето пройдет бесследно, в забвенье канет,

но не угаснет — оно как искра в кострах нетленных;

судьбы веленьем я вольный странник под облаками,

я словно птица твоих бескрайних, безмерных далей.

Приходит осень, и барабаны скорби своим раскатом

равнину ранят и предвещают бурю.

ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС [62] Перевод С. Гончаренко

Улицы Буэнос-Айреса

Улицы Буэнос-Айреса,

вы — сердцевина моего сердца.

Не бодрые проспекты,

замученные спешкой пешеходов,

а вы, переулки тихих предместий,

вы, незнакомые с кроткими кронами деревьев,

улицы окраин,

где мрачные лачуги,

подавленные бессмертным пространством,

боятся утонуть в долгом просторе

равнины и неба.

Всем, кто истосковался по живой душе человечьей,

вы обещаете счастье:

на ваших перекрестках братаются жизни,

вырвавшиеся на волю из заточенья квартир.

Низкий поклон вам хотя бы за то, что по вашей брусчатке

шагает с решительностью заблужденья

надежда.

Ваши извивы — как колыхание флагов,

реющих на семи ветрах поднебесья.

Пусть же на древке моих стихов

заплещут эти знамена.

Монета

В ту промозглую ночь,

когда мы отчалили от пристани Монтевидео,

я зачем-то швырнул с верхней палубы в море монету.

Она, сверкнув в луче, канула в мутную воду —

осколок света, тотчас проглоченный временем и темнотой.

И вдруг я понял, что сделал нечто непоправимое.

Я навязал истории мирозданья

помимо собственной судьбы, сотворенной

из любви, тревог и тщетного непостоянства,

еще и судьбу этого металлического кружочка,

который теперь, хочешь не хочешь, существует

на равных правах со мной.

Быть может, волны успокоят его в вязкой пучине

или увлекут в незапамятные моря,

омывающие останки саксов и викингов.

Но как бы там ни было, а только отныне

рядом с каждым прожитым мною мгновеньем

я ощущаю мгновенье, прожитое этой монетой.

Иногда меня терзают угрызения совести.

Но чаще всего мучит зависть:

я завидую своему медному собрату,

который, как и я, заблудился в лабиринте времен,

но, в отличие от меня,

не подозревает об этом.

Пределы

У Верлена есть строчка, которую я так и не вспомню.

Где-то неподалеку есть улица,

по которой я уже не пройдусь.

Даже в моем доме наверняка имеется зеркало,

которое меня больше не увидит.

Какую-то дверь я закрыл за собой навсегда.

Среди книг моей библиотеки (вот они, рядом)

есть одна особенная —

мне так и не доведется ее прочитать.

Этим летом мне исполняется пятьдесят лет.

Значит, смерть уже не за горами.

РАУЛЬ ГОНСАЛЕС ТУНЬОН [63]

Улица дырки в чулке Перевод С. Гончаренко

Та улица… (Подобная есть в городе любом.)

Та женщина любимая в берете голубом…

Мы шли по этой улице, где — ни души окрест…

А в балагане ярмарки вовсю гремел оркестр.

Фрегат в стекле бутылочном[64]…. И горизонт в дыму…

Та улица мне памятна, а больше — никому.

Ночь дрыхла в баре, голову на стойку уронив.

Кривились губы, выстрадав заученный мотив.

И пусть афиша ветхая плескалась на стене —

но паутиной прошлого она не мнилась мне.

Не мне светили города рекламные огни,

и рассыпались бисером не для меня они.