Поэзия Латинской Америки - [16]

смерть, словно червь, точащий понемногу

все, что от Человека уцелело —

от Человека, странник! и от бога.

Не торопись, паломник! Долог путь

в страну, которой ты не забываешь —

обещанную некогда мечтами…

Мечта — болезнь. Пройди и позабудь!

Упорствуя в мечтах, ты задуваешь

своей неповторимой жизни пламя.

АРГЕНТИНА

ЛЕОПОЛЬДО ЛУГОНЕС [52]

Антифоны [53] Перевод М. Донского

Как крылья лебяжьи, наши седины

Увенчивают надгробие лба…

Как крылья лебяжьи, наши седины.

С лилеи упал ее плащ непорочный,

Как с грустной невесты, — минула пора…

С лилеи упал ее плащ непорочный.

Мукá оскверненной облатки причастья

Чудесную силу опять обрела…

Мука оскверненной облатки причастья.

Плоть жалкая, плоть, угнетенная скорбью,

Плодов не дает, как сухая лоза…

Плоть жалкая, плоть, угнетенная скорбью.

На смертном одре и на ложе любовном

Покров из того же лежит полотна…

На смертном одре и на ложе любовном.

Колосья роняют созревшие зерна

В извечных конвульсиях мук родовых…

Колосья роняют созревшие зерна.

О, как скудострастная старость бесцветна!

Пусть чувства остынут, пора им остыть…

О, как скудострастная старость бесцветна!

Твои, мою шею обвившие, руки —

Как две ежевичные плети язвят…

Твои, мою шею обвившие, руки.

Мои поцелуи глухим диссонансом

Враждебные струны тревожат в тебе…

Мои поцелуи глухим диссонансом,

Не впитываясь, словно капельки ртути,

По коже твоей безответной скользят…

Не впитываясь, словно капельки ртути.

Наши сплетенные инициалы

Глубоко вросли в сердцевину дубов…

Наши сплетенные инициалы.

Поправшее тайною силою годы,

Незыблемо совокупление их…

Поправшее тайною силою годы.

Как будто на шкуре черного тигра,

Во вкрадчиво-мягкой истоме ночной…

Как будто на шкуре черного тигра,

Подобна царице из древней легенды,

Ты дремлешь на мраморном сердце моем…

Подобна царице из древней легенды.

Пролью по тебе я белые слезы

Струистым каскадом венчальных цветов…

Пролью по тебе я белые слезы.

Ночных светлячков наблюдаю круженье,

И мнятся мне факелы траурных дрог…

Ночных светлячков наблюдаю круженье.

Столетнего дерева крона мне мнится

Архангелом Белым, простершим крыла…

Столетнего дерева крона мне мнится.

На черной Гелвуе кощунственной страсти

Он явит мне свой устрашающий лик…

На черной Гелвуе кощунственной страсти

Архангел звездою пронзит мой язык.

Старость Анакреона Перевод М. Донского

Кончался день. Из алых роз корона

Увенчивала вдохновенный лик.

Божественных созвучий бил родник,

Полн искристого солнечного звона.

В лад сладостный стихам Анакреона

Звук мерный и глухой вдали возник:

Мычало море, как безрогий бык,

Впряженный в колесницу Аполлона.

И ливень роз!.. Поэт склонил чело.

В его душе отрадно и светло, —

Как будто в жилы юный пламень влили!

Он чувствует — в его кудрях цветы,

К ним протянул дрожащие персты…

Венок был не из роз, — из белых лилий.

Кокетка Перевод М. Донского

В обрамленье струистом золотого каскада

Абрис нежной головки так утончен и строг,

И просторный капотик ей приют и ограда

От забот повседневных и житейских тревог.

Вырез в меру нескромен. Дразнит запах медвяный.

И лазурная жилка размытой чертой

Белизну оттеняет лилейной поляны,

Затуманенную лишь слегка кисеей.

Как хрупка ее грация, как подобраны краски,

Как идет ее облику этот деланный сплин,

И толику иронии к ее милой гримаске

Добавляет умело нанесенный кармин.

В глуповатых глазах нет та дум, ни мечтаний,

Затуманен вечерними бденьями взор,

А тщеславною ножкой в узорном сафьяне

Попирает она пестроцветный ковер.

Что-то шепчет поклонник. Речь игриво-пустая,

Она веер сжимает, — поза так ей к лицу! —

Бзмахом томно-лукавым невзначай осыпая

Его чуточкой сердца, превращенной в пыльцу.

Старый холостяк Перевод П. Грушко

Вечерняя мгла несмело

в слепой альков натекла,

где зеркало запотело,

подрагивая оробело

студеной глубью стекла.

Баул на ветхой подставе,

белая стынет постель,

на кнопках, красных от ржави,

в плюшевой синей оправе

старенькая акварель.

На вешалке пугалом длинным

чернеет распятый фрак,

пахнущий нафталином.

Чернильница в духе старинном,

над нею медный Бальзак.

А ветер, беспечней птицы,

влетает в тесный приют

и паутину в глазницы

целует — словно ресницы

на старой ширме живут.

Там ласточек вьется стая,

незримым стрекозам вслед,

меж розовых туч витая,

таинственно выплетая

на шелке прощальный привет.

И в этом алькове сонном,

в кресле, которому век,

подбитом ветхим кретоном,

у печи с огнем, заметенным

золою, сидит человек.

Смотрит в пространство пустое,

трубку жует в тишине,

чувствуя в хмуром покое

смерти соседство слепое

в мертвых часах на стене!

Волшебство Перевод М. Донского

Тих вечер. Ни одна не кружит птица.

Морская гладь — расплавленный сапфир.

С небес на умиротворенный мир

Лазурное сияние струится.

Простерлись в синеватой дымке дюны…

И спорит с общею голубизной

Лишь белый парус, — слившийся с волной,

Восходит он, как полумесяц юный.

Настолько наше счастье совершенно,

Что к горлу вдруг подкатывает ком…

И море плачет горестно о том,

Что солоно оно, что неизменно.

Х.-М. Блонес. «Играющие гаучо». Конец XIX в.

ЭВАРИСТО КАРРИЕГО [54] Перевод Н. Горской

Дорога к нашему дому

Ты стала родной нам, дорога,

как вещь домашнего обихода;

и все здесь родное: над тротуаром

высоких деревьев своды,

веселое буйство мальчишек,

и лица друзей старинных,