Поэзия Латинской Америки - [105]

новою кожей на этих же самых костях,

новой весною, открывшейся новому взгляду.

Те, что случайно связаны вместе сейчас,

между собою беседуя высокомерно, —

члены правительств, прохожие и торгаши, —

больше никто их за ниточки дергать не станет.

Сгинут куда-то жестокие боги в очках,

все лохмачи плотоядные с книгой под мышкой,

всякая-разная мелкая мошка и тля.

Чтобы увидеть только что вымытый мир,

новые очи откроются, омытые новой водою,

и без страдания новые нивы взойдут.

Колокола России Перевод П. Грушко

Однажды я брел по безмолвной заснеженной шири,

и вот что случилось —

послушай, родная, про случай туманный:

мороз над пустынною степью

развесил ледышки своих ожерелий,

и шкура планеты блестела,

покрыв обнаженное тело России,

а я, раздвигая скелеты берез,

в предвечерье огромном

шагаю, вдыхаю пространство

и слушаю пульс одинокого мира.

Тогда-то и взмыл

из безмолвия голос земли полуночной,

за голосом голос,

вернее, всемирное многоголосье:

глубокий басовый удар,

неумолчный металл непроглядного мрака,

поток этот медленный — голос таинственный неба.

В округлые выси

взмывал этот вызвон небесного камня

и падал во мглу водопадом серебряной скорби,

вот так я в дороге

и встретился с колоколами России,

с глубинным ознобом их звона

во тьме поднебесной.

Набаты, набаты огромной вселенной, далекие гулы

в глухом безмятежье зимы,

что трепещет, как знамя,

как белое рваное знамя, вонзенное в полюс.

Набаты сражений, поющие хрипло о битвах,

о крови, сожженных домах, поражениях горьких,

а позже — о стягах победных, увенчанных светом.

И вот я сказал, обращаясь к метели, к зарницам,

к себе самому, к переулку,

где слякоть припудрена снегом:

война отступила,

похитила нашу любовь, — обгоревшие кости

устлали поля на исходе безжалостной жатвы…

Ответом мне древние были набаты,

гудевшие в сумрачном свете,

как в зеркале мутном,

как в городе, канувшем в озеро, —

так колокол яростный в грозных своих перегудах

вызванивал если не месть,

то печаль обо всех бездыханных героях.

Был колокол каждый

как ветка, ронявшая гром и напевы,

певучие всплески железа

летели к сиянью луны белоснежной,

мели омертвелые чащи,

где спящие сном беспробудным деревья

вздымали вселявшие страх неподвижные копья.

Над полночью колокол тек,

как река, уносившая корни, молитвы,

невест и могилы, солдат и святых, урожаи,

пожары и ульи, и крики младенцев.

А с царской главы,

с одинокой короны, отлитой в тумане

в кровавых и огненных кузницах

средневековыми мастеровыми,

слетала пыльца изумрудно-кровавого звона;

и как испаренье

над стадом промокшим, дыханье и запах

молящихся в церкви холопов

окутали золотую корону под звон погребальный.

Но в далях за сиплыми колоколами

уже громыхают раскаты:

пожар революции ало окрасил

березовый саван, облитый росою,

взрывается мак,

лепестками багряными землю усыпав,

и армия молний вторгается в спящие степи.

Внемлите заре, распустившейся в небе,

как роза, и общему гимну

очнувшихся колоколов,

возвестивших Ноябрьское солнце.

Подруга моя, я бродячий поэт,

воспевающий радость земную,

науку цветенья и хлеб на столе,

необъезженный ветер и мед добросердый,

в напеве своем я приветствую

дом человека, жену человека, мечтаю

о том, чтобы терпкая радость

проникла в сердца всех живущих.

Я все, что творится, вбираю,

как колокол полый, и возвращаю планете

горластыми благовестами колоколен весенних.

Прости меня, если порою набат невеселый,

который сорвался с души моей мрачной,

колотит руками полночными

в двери пшеничного полдня, — не бойся:

есть время у колокола,

есть веселый напев, ожидающий часа,

когда голубей своих

выпустит в небо и радость, как веер,

раскроет над миром —

всемирную громкую радость.

Набаты былого, грядущего, горла басовые

в глуби людских сновидений.

набаты пожара и бури, набаты баталий и злобы,

набаты пшеницы и сельских собраний,

набаты всех свадеб на свете и мира на свете,

заплачем, набаты, запляшем, набаты,

споемте, набаты, — восславим

бессмертье любви,

это солнце, луну, океаны и землю, —

осанну споем человеку!

Город Перевод Л. Осповата

Городские предместья с гнилыми зубами

и голодными стенами,

заваленные отбросами:

раскиданный мусор,

мертвое тело

облеплено зимними мухами,

и нечистоты.

Сантьяго,

столица родины,

прильнувшая к горной цепи,

к снежной флотилии,

злое наследие

целого века сеньор в корсетах

и кавалеров с холеными бородками

(трости, серебряные брелоки,

когтистые лапы в перчатках).

Сантьяго, доставшийся нам в наследство,

грязный, кровоточащий, заплеванный,

горький и бездыханный,

таким мы тебя унаследовали

у господ после их господства.

Как умыть тебя,

город, сердце наше,

проклятый сын,

как

возвратить тебе истинный облик, весну,

благоухание,

жить с тобою живым,

пламенеть твоим пламенем,

зажмурившись, вымести твою смерть,

чтобы ты воскрес и расцвел,

и дать тебе новые руки и новые очи,

человечьи дома, цветы в рассветных лучах!

Заключение Перевод Л. Осповата

Матильда, дни или годы

во сне, в лихорадке,

здесь или там,

пригвожденный,

с перебитым хребтом

я истекал доподлинной кровью,

то погружаясь в небытие,

то пробуждаясь:

больничные койки, чужеземные окна,

белые халаты сиделок,

ноги словно в цепях.

Потом — эти странствия

и вновь мое море:

твоя голова в изголовье,

твои руки, как птицы,

в лучах моего света

над моей землей.