Поэзия - [8]

Не зная, каково на вид руно, возьмем говно —

Корабль станет ассенизационным обозом —

Но нашим носам давно все равно —

Среди навоза — раздолье розам.

Мы расцелуемся, и на прощанье

Снова, как во времена стародавние,

Любовь покажется неизбывной вовек.

Но когда берега Колхиды скроются утром из вида,

Начнется июльский снег.

Вероника

Плаун, пылящий и поджарый,

Исстеган дождевым кнутом,

И сонный лес похож на старый,

Истрепанный, in folio, том.

И ломонос подобострастный

Усов своих рассыпал сеть,

И, значит — время подобралось

Для вероники засинеть.

И, значит, время вновь настало

Нам, глядя в старый водосток,

Вести счет каплям, размышляя:

Зачем ты поднесла платок?

И кто была ты: свежесть сена,

Букет из нераскрытых роз?

Толстуха спелая Пуссена,

От жира падкая до слез?

Красотка с профилем семитским —

Смесь состраданья и греха —

И вожделеньем каинитским

Горела добрая рука?

Святой назвал бы и разрушил

Сомнений тяготящий ад,

Но летом дьявольским разбужен

Твой слишком синий грешный взгляд.

И лето открывает двери,

Бросая в холод и знобя,

И я все более уверен

В истолковании тебя.

И о шагах любимых помня,

О лета пышущем огне,

Я все отбрасываю кроме

Одной догадки о тебе.

На память об июльской ночи

Коснулся белый холст лица

И лазуритовые очи

Кричали ужасом конца.

Был запах яростный и дикий.

И ложе. И не нужно слов.

И бились в отдаленье крики

Апостолов и их ослов.

«Где, тополиный пух, твоя судьба?..»

Где, тополиный пух, твоя судьба?

— В могучем древе!

Я, втоптанный в асфальт, дождем прибитый,

на своих ветвях

Рассаживаю голубей Святого Духа,

Лаская ближние частицы пуха!

В трех стенах

Лето набросилось внезапно.

Разбросало по пляжам восхитительную наготу.

Уткнулось косматоглаво в сырой песок.

Созрело. Захохотало в сосновом бору.

Наполненное светом, лопнуло,

Как безобразный гнойник.

Брызнуло в глаза. Замутило взгляд.

И только тут я заметил отсутствие себя.

Ты сказал: «И в опрокинутой рюмке остается вино…»

Да, но как его выпить?

В трех стенах разума с выходом, ведущим

к прошлому,

Не может быть влечения,

Не может быть иного состояния, кроме затянутого взгляда

На Я-прежде;

Лето промчалось, ничего не оставив,

Кроме размытого воспоминания о воспоминаниях.

Открытое окно — морщинистые веки стекла

Распахнуты, освежая взор влажным языком

Полночного веяния:

Обсосанные леденцы, облизанные свежестью —

Можем ли мы вопросить, можем ли мы осмелиться

Спросить, для чего и как

Надевают на голову Времени черный колпак?

В трех стенах комнаты не видно иного выхода,

Кроме окна, открытого в неизбежность.

Видишь ли, над твоей головой пробегает

Стайка девушек, сморщенных, как

Сухофрукты из компота:

Душ — постель, душ — постель, душ — постель —

И бесконечно их лица повторяются, не повторяясь.

Серпик Луны в четверть фазы

Похож на зеленую завязь:

Каждый день Луна возрастает,

В сочетанье с Сатурном давая

Жидкую кровь, меланхолию — и этот день

Покровительствует нечестивцам.

В трех углах кладбища нет иного выхода,

Кроме заросшей вероникой тропинки,

Ведущей в угол нечестивцев:

И желчные листики вероники

Хранят портреты святых нечестивцев,

Похороненных за кладбищенской оградой.

Проржавевшая дорога упирается прямо

В их полузабытые могилы, где только

Высохшие букетики похожи на заботливые веники,

Сметающие пыль с имен нечестивцев.

А лето промчалось, составив список

Представленных к награждению:

Всех вероотступников, с мозгами,

Прикипевшими к крышке черепа,

Всех, менявших одежду гостиниц,

Гостивших в различных постелях —

О лето, тянущее жевательную резинку

Любви среди ивовых зарослей

Пригородного пляжа!

И я не могу остановиться перед рискою

Влажной губы, ощущая ее, как переход

На тенистую сторону лета,

Предводитель нечестивцев, ересиарх,

Отрицающий даже видимое глазами,

Мою любовь, блуждающую,

Касающуюся влажными бедрами бледных кисточек вёха,

С лютиками, приникающими к черному треугольнику лобка,

Идущую, повязав свои волосы красной индейскою лентой —

Тебя — прошу! — превратить ее в дятла-желну.

Ибо есть ли выход из трех стен,

Кроме монотонной последовательности ударов,

Кроме коричной трухи, разметанной шлейфом

Под солнечным диском, кроме глянцевой солоноватости

Утренних ягод?

Не повторяясь ни разу в лицах,

Не вспоминая о безысходности,

Разбросаны девушки, сморщенные, как сухофрукты,

По парковым скамейкам, и у каждой — табличка:

«Осторожно, окрашено!»

Этот день дань отдаю я

Церемониалу прогулки:

Задумчиво разглядывая собственную тень,

Как Франциск проповедую сумрачным рыбам

В водопроводе журчащих аллей.

Лето взметнулось на недосягаемую высоту

И рухнуло оттуда, разбившись на капельки утешения.

Безумный пленник в ожидании чая!

Сможет ли смертный понять

Всех в тупик заведенных,

Всех в полете одернутых?

Ты взлетаешь, плавно расправляя крылья —

Так, чтобы каждое перышко прополаскивалось встречным потоком —

Вдруг жилистая ехидная рука хватает тебя за хвостовое оперенье:

Знакомо ли тебе это ощущенье?

Такова жизнь: твоя и моя!

Итак:

Снова ни к чему не пришедший,

Семнадцатилетний огрызок карандаша,

Которым божественная рука

Написала строчки стихов,

Скрежещущий металл не произошедшей катастрофы —

Я —

Обращаюсь к лотерейному аппарату мироздания

С одной из немногих оставшихся просьб.

Лиши меня прошлого,

Пусть стена четвертая встанет,

Превратив мне оставшееся в тюрьму,