Поэзия - [4]

И нарисовал песок.

И вместе с любимой вдоль моря

пошел к восходу.

Бежала сзади собака.

Такой сделал Землю Художник.

Все прочее сделали люди.

«Если это необходимо…»

если это необходимо —

то пусть будет так!

пусть радиация сшивает мелкой стежкой

разорванного воздуха лоскутья

и стен бетон — в потеках смолянистого стекла

пусть неба вывернут чулок дырявый,

и ось Земли завязана узлом

и то, что было плотью,

в которую мы погружали плоть,

в распаде гнилостном

прорвется пузырем

пусть будет так —

но при условии, что шлаки

великой плавки

образуют Красоту,

предельнее которой не бывать,

и кто последним будет умирать,

напишет ручейком из вен на камне:

«Эксперимент закончен, о Творец,

колония мышей твоих

погибла,

но потрясающий величьем Результат

ты можешь видеть, слышать, осязать».

Три сна

1. Ничейная земля

Здесь я занимаю круговую оборону —

на ничейной земле;

вырываю кольцо из взрывателя одуванчика.

У меня четырнадцать глаз

(на каждый сектор обстрела);

я весь соткан из указательных пальцев

на спусковых крючках.

Запах бодрого кваса,

запах бодрого риса,

запах бодрого виски —

я их разгоняю — мои автоматы

строчат дезодорантами.

Слова на излете свистят, рикошетят:

ах, малые дети! их мягкое мясо

пробито навылет словами

из беспокойного пистолета…

Я принципиально отчаян. Мое удовольствие в том,

что ярость распределяется равномерно:

смерть равномерно я сею.

Да, потом представления к награждению

ярлыками различной степени.

Да, потом, к сожалению, огорчения, что

он был слеп, этот мертвый воин:

не выбрал из клубка гадюк,

гадюк подобрее.

Не заметил движущей силы осла,

вращающего колесо арыка.

Но этот пустынный песок

в окопе моем

течет на дно — великая армия

безвременно погибших песчинок,

скрип на зубах.

Черные пузыри лопаются, оставляя оспины.

И с пением сугубо национальных хоралов

голому мертвому воину несут

гробы различных достоинств

с различным престижем.

Когда он лопает кашу из котелка

(Усилия бесполезны; вареная крупа

снова вываливается через рану

пониже пупка);

когда он лопает кашу гнилую из котелка

(перемирие пищеварения),

к нему приезжает на белой свинье

с бантиком на хвостике витом —

— на свинье приезжает

старая немытая белобрысая шлюха

по имени Веритас и говорит:

«Зови меня Верой!»

А дальше она молчит.

Она считает за благо молчать.

Что бы она ни сказала: на благо одному,

во вред другому.

А иногда она мычит, и это мычание

почитают за доказательство ее существования.

А мертвый голый воин задает ей вопросы:

«Если я закрою глаза с одной стороны фронта,

принесут ли мне:

говорящего попугая,

плачущего ребенка,

родинку у верхней губы?»

Веритас падает в вино, вытекшее из жил воина,

и кричит как вампир…

А мертвый голый воин задает ей вопросы:

«Если я прекращу огонь с одной стороны фронта,

принесут ли мне:

положение в стране,

бассейн с золотыми рыбками

высокогрудыми,

уверенность в завтрашнем дне?»

Веритас смотрится в зеркало, вытекшее

из жил воина,

и думает, что она существует, раз у нее есть имя…

А мертвый голый воин задает ей вопросы:

«Если я брошу оружие в горячий песок,

положат ли меня:

на брачное ложе?

в землю?

Если я прекращу огонь с обеих сторон фронта,

прекратят ли меня убивать?»

И тут мертвый голый воин просыпается и видит,

что умер на горячем песке пляжа,

говорил с бабочкой, раздавленной его

сонной рукой,

смотрел на разноцветные боевые флаги

цветущего луга:

в каждый из флагов было завернуто алмазное тело

женщины с ликом, в который глядели великие

мира сего,

женщины, убитой пулями,

прилетевшими одновременно

с разных сторон.

И тут мертвый голый воин встает,

подбирает свои разбросанные кости,

бутылку с пивом, и удаляется с ничейной земли,

где он вел свои трудные бои

с продажной женщиной,

не поддающейся изнасилованию,

носящей гордое несуществующее имя

Веритас.

2. Жизнь на чердаках

Выстрел из базуки отнял жизнь

у человека, который никогда не жил,

хотя и носил черные очки,

и любил тискать девиц из кордебалета

— и вот я скрываюсь на чердаке.

Нахожу свой приют в монастыре,

где строгий устав запрещает умеренность,

где сигареты не случайно пахнут, как поле

горящей травы.

Мы ловим голубей и их едим,

питаясь образом таким

одним лишь духом святым.

На крыше флюгер, ученик Кратила,

указывает в рай, назвать его не в силах.

Под крышей крысы, раздирая пищу,

пищат и адским жаром, огненные, пышут.

А крышу лысую уютно чешет ветерок,

чтоб сонный бес задуматься не мог.

и мы в мозгу его живем, как черви

и мозг его живьем едим и верим,

безумно верим в то,

что мы когда-нибудь умрем.

Пять женщин в ослепительных лохмотьях

нам помогают разделить поочередно

все страхи ночи,

воющей в платок.

Они поют:

ПЕСНЯ ЖЕНЩИН С НЕМЫТЫМИ

И СПУТАННЫМИ ВОЛОСАМИ

У тела есть пределы,

У жажды тела — нет

Какое телу дело:

Темень или свет,

17 или 40

И был ли дан обет?

И мир кончается не всхлипом, а ничем.

У духа нет пределов,

У жажды духа — есть:

У духа мало брюхо,

Хотя велика спесь.

И мир кончается не всхлипом, а ничем.

ПЕСНЯ МУЖЧИН С МОРЩИНАМИ

НА МОЗГУ ВМЕСТО ИЗВИЛИН

Медленно переваривает себя

тело — плотоядная змея.

Медленно переваривается сам в себе

дух, принесенный в жертву змее.

Все чаще изменяют силы,

как бы это тебя ни бесило.

И мир кончается не всхлипом, а ничем.

Медленно подступает страх,

все реже шевелится в штанах.

Медленно наступает сон,

и никогда не кончится он.