Поэзия Африки - [88]

под пальцами Победителя-воина;

Твой голос, глубокий и низкий, — это пенье возвышенной

Страсти.

Обнаженная женщина, непостижимая женщина!

Благовонное масло без единой морщинки, масло на теле атлетов

и воинов, принцев древнего Мали[339];

Газель на лазурных лугах, и жемчужины-звезды на ночных

небесах твоей кожи;

Игра и утеха ума; отсвет красного золота на шелковой коже

твоей,

И в тени твоих волос светлеет моя тоска в трепетном ожидании

восходящего солнца твоих глаз.

Обнаженная женщина, черная женщина!

Я пою преходящую красоту твою, чтоб запечатлеть ее

в вечности,

Пока воля ревнивой судьбы не превратит тебя в пепел и прах,

чтоб удобрить ростки бытия.

Негритянская маска Перевод М. Ваксмахера

Посвящается Пабло Пикассо

Маска спит, она отдыхает на простодушье песка.

Спит Кумба-Там[340]. Зеленая пальма скрывает лихорадочный трепет

волос, медные блики бросает на выпуклость лба,

На прикрытые веки, две невесомые чаши, замурованные родники.

Полумесяцем тонким сгустилась у губ чуть заметная чернота,

отблеск женской лукавой улыбки.

Дискосы щек, изгиб подбородка, немой полнозвучный аккорд.

Маска, лик, недоступный для суетных мыслей,

Лик бестелесный, безглазый,

Совершенство бронзовых черт в патине времен,

Лик, не знавший румян и морщин, ни поцелуев не знавший,

ни слез,

О лицо, сотворенное богом еще до того, как забрезжила память

веков,

Лицо на заре мирозданья, —

Не раскрывай предо мной своего нежнейшего устья, не смущай

мою плоть.

Обожаю тебя, Красота, божество моего однострунного глаза!

Снег над Парижем Перевод М. Ваксмахера

Сегодня, господь, в день рождения вашего, вы посетили Париж,

Потому что он мелочным стал и дурным.

Вы от скверны его неподкупным очистили холодом,

Белой смертью.

Нынешним утром даже трубы заводов согласно поют,

Провозглашая на белых полотнищах:

«Мир для людей доброй воли!»

И сегодня, господь, вы предлагаете снег вашего Мира планете

разодранной, Европе разодранной,

Испании, горем истерзанной,

А мятежник — еврей и католик[341] — направляет против горных

твердынь вашего Мира все свои тысячу четыреста

пушек.

Господь, я принял ваш белый холод, обжигающий злее, чем соль.

Тает сердце мое, как снег под лучами солнца.

Я забываю

Белые руки, которые стреляли из ружей и сокрушали империи,

Руки, которые бичевали рабов, вас бичевали, господь,

Белые запыленные руки, по щекам хлеставшие вас, господь,

руки, напудренные, хлеставшие меня по щекам,

Руки, которые, дрожи не ведая, вручили меня

Ненависти и одиночеству,

Белые руки, валившие царственный лес, что возвышался

над Африкой, в сердце Африки,

Валившие стройных и крепких юношей племени сара,

прекрасных, как первые люди, что вышли, господь,

из ваших коричневых рук.

Эти белые руки свалили черного леса стволы, чтобы шпалы

сработать для железных дорог,

Свалили леса африканские, чтобы спасти Цивилизацию: стало

у них туговато с человечьим сырьем.

Но мне жалко, господь, свою ненависть тратить на улыбчивых

дипломатов, что сегодня скалят клыки,

А завтра начнут торговаться, скупая черное мясо.

Мое сердце растаяло, словно снег на парижских крышах,

Под солнцем кротости вашей.

Сердце мое незлобиво к врагам, моим братьям, в чьих белых

руках нет белого снега,

Сердце мое незлобиво, потому что моих пылающих щек

касаются вечером руки росы.

К Маскам Перевод Е. Гальпериной

Маски, о Маски.

Черные, красные, бело-черные Маски —

Четыре точки лица, откуда доносится мне дуновение Духа,

Маски, в молчанье приветствую Вас,

И не последним тебя, мой предок с обликом Льва.

Вы охраняете это священное место от бренного женского

смеха, от гаснущих быстро улыбок.

В этом чистом воздухе вечности я вдыхаю дыханье Отцов.

Маски с лицом обнаженным, с которого спали морщины,

Это Вами, в подобие Ваше, создан мой облик, склонившийся

пред алтарем чистой бумаги.

К Вам я взываю.

Ныне, когда уходит навек Африка древних Империй, —

царица в агонии жалкой,

Когда погибает Европа — а мы связаны с ней пуповиной, —

Опустите взгляд неподвижный на Ваших детей, подвластных

жестоким приказам,

На Ваших детей, отдающих жизни свои, как нищий —

последнее рубище.

Пусть мы ответим: «Здесь!» — когда нас призовет Возрождение

мира.

Пусть мы станем дрожжами, — без них не взойти былому тесту,

Ибо кто внесет оживляющий ритм в этот мертвенный мир

машин и орудий,

Кто издаст ликующий возглас, пробуждая сирот и погибших

к новой заре,

И вернет память о жизни тем, в ком штыками пронзили

надежду?

Нас называют они людьми хлопка, масла и кофе,

Нас называют они людьми безропотной смерти.

Мы же — люди радостной пляски, чьи ноги обретают мощь,

ударяя о твердую землю.

Пусть мне вторят коры и балафонги (Из поэмы) Третья ода Перевод М. Ваксмахера

«Повелитель», — мне так сказала она!

Выбрать я должен… И, четвертованный сладостно

между ладонями дружелюбными,

«Сокейна, ты меня поцелуй!» — между двумя мирами

враждебными,

Четвертованный горестно — ах, я уже не знаю и сам, кто из них

родная моя сестра, кто молочная,

Ведь обе они убаюкивали ночи мои своей удивительной

нежностью, своими руками сплетенными, —

Четвертованный горестно: «Поцелуй меня ты, Изабелла!» —

Как я хотел в своей жаркой руке снова их слить!

Но если в час испытания предстоит мне свершить свой выбор,

Я свершил его.

Я выбрал псалмы наших рек, ветров и лесов,