Поэзия Африки - [112]

Прежде гордой своей быстроногостью,

Я славил их богатырское искусство

В ожидании дня первой охоты на буйволов.

Н.-М. КХАКЕТЛА [403]

Белая и черная Перевод В. Тихомирова

Ты, матерь белых, заколи быка,

И мясом напитай своих, и дай навар,

Что льется через край, лизать собакам,

А весь избыток перекинь за океан

Твоим от дома отошедшим детям.

А ты, о матерь черных, будь тверда —

Провижу я великие событья,

И пламя ярости растет в твоих зрачках.

Пока кружит, кружит, кружит Земля,

Зерно запретное находит куропатка.

РОЙ КЭМПБЕЛЛ [404]

Зулуска Перевод М. Зенкевича

Когда поля под зноем мреют звонко

И бронзу кожи обливает пот,

Мотыгу отшвырнув, она ребенка

От мух жужжащих со спины берет.

И в тень несет, что разливают терны,

На тельце от клещей пурпурный блеск,

И под ее ногтями волос черный

Шлет электрических разрядов треск.

И ротик на сосок ее намотан

И по-щенячьи чмокает слегка;

Она струит в него свою дремоту,

Как в камышах широкая река.

Он впитывает все, что в ней разъялось, —

Неукротимый зной пустынь глухих,

Племен разбитых скованную ярость

И величавую угрюмость их.

А мать над ним склоняется, маяча,

Как над деревней дремлющей гора,

Как туча, урожай из мглы горячей

Несущая в разливе серебра.

Теология павиана Бонгви Перевод М. Зенкевича

Луну, как я, встречая, вой —

Вот мудрость обезьян:

Бог, мне придавший образ свой, —

Великий Павиан.

Он искривляет лик луны,

Сгибает веток сеть.

И небеса ему даны,

Чтоб прыгать и висеть.

Качаясь в голубой глуши,

Свивая дивный хвост,

Для услаждения Души

Грызет он зерна звезд.

Меня возьмет Он в смертный миг

К себе из естества,

Чтоб до конца я Зло постиг

И Ловкость Божества.

Зебры Перевод В. Потаповой

Из пахнущих дождями темных дебрей,

Гордясь лучей упряжкой золотой,

В цветах пунцовых по колено, зебры

Волочат солнце по траве густой.

На их боках — зари играет пламя.

Оно в траве скользит среди теней,

И ветер электрический, с телами

Бегущими, проносится по ней.

Здесь пар в багровом воздухе клубится,

И голубиным зовом кобылица

К самцу взывает среди красных лилий,

А жеребец — машина красоты! —

Восторгом одержим, топча цветы,

Несется, взмыленный, к своей кобыле.

У могилы Оливии Шрайнер [405] Перевод В. Потаповой

Когда иссякнут мужество и силы,

Я вспомню, как предгрозовая мгла

Плыла над одинокою могилой,

И распростертого над ней орла,

Что уронил безмолвно, сизокрылый,

Перо серебряное из крыла.

Раб Перевод В. Потаповой

Идет, горячей мглой одет и наг,

За плугом пахарь, будто в полудреме,

И, рассекая дерн, за шагом шаг

Он борозду проводит в красноземе.

А сердце ранит притесненья плуг,

Острей, чем лемех, бороздящий луг.

Для красного комка был благодатным

Дождем победный клич на поле ратном,

Что копьями гордилось родовыми —

Колосьями своими роковыми.

Оно — под паром. Но бредет вперед

В долготерпенье хмуром раб упорно,

Отваливая грунт и глыбы дерна,

Круша дворцы и троны, в свой черед.

ДЖУЛИЕТ ЛОУВ [406]

Тропинки Африки Перевод Н. Воронель

Из веера долин Наталя[407], с поросших соснами холмов,

От Умтаты[408] и от Блентайра[409] к воронкам шахт и рудников

Спешат-бегут босые ноги, траву затаптывая в пыль.

И вяжется узор тропинок, раскинувшись на сотни миль.

Вдоль зыбких топей Мозамбика, вдоль голубых Басутских скал[410],

Вдоль Берега Слоновой Кости, где лижет гальку пенный вал,

Вдоль красной выжженной пустыни, разрушенной ветрами с гор,

Вдоль быстрых рек в дремучих чащах следы сплетаются в узор.

Спускаясь с плоскогорий Ньясы[411], шагают сотни ног босых, —

Их поджидают леопарды, и львы охотятся на них.

Они спешат к богатым фермам, где есть работа и еда:

Доят коров, метут конюшни, молотят хлеб, пасут стада.

Спешат, спешат босые ноги в чужие сытые дворы,

Чтоб впрячься в рабскую упряжку, изнемогая от жары.

Прокладывая путь в болотах, указывая путь впотьмах,

Тропинок желтые знамена призывно реют на холмах.

ЭЗЕКИЕЛ МПАХЕЛЕ [412]

Иммигрант Перевод С. Северцева

Северный ветер,

метущий землю от самой Сахары,

серый шарф на меня набрасывает — и срывает.

Машина таранит торпедой дымный туман.

И хотелось бы мне понять:

что с моею душой творишь ты,

обжигающий досуха глотку и ноздри,

пронзающий,

разрывающий легкие мне,

ярящийся харматтан!

Северный ветер,

продирающийся

сквозь деревья, сквозь гриву трав, сквозь меня,

слышишь ли ты, как во мне распахиваются окна,

ржавыми петлями заскрипев,

окна, что были так долго закрыты наглухо —

о, как долго! —

в краю мучений, на самом юге дальнего юга?

А ты еще надо мной смеешься,

резвящийся харматтан!

Северный ветер,

доносящий запахи, уловить которых я не умею,

рождающий память о том,

чего не могу или не смею вспомнить, —

что ты творишь со мной?

Может, последние тлеющие угольки

ощупью ищешь

пальцами изможденными,

или же это — порыв насилья,

в который меня ты ввергаешь,

яростно шаря

в подвалах мозга —

средь дремотных тропинок, сходящих в давно прошедшее.

Эй, береги дыханье свое!

Я чувствую странную пустоту:

мои враги — давно за пределами зренья,

лишь отдаленный лай длинноязыких псов

летит

через Конго, через Замбези, через Лимпопо,

из края страданий — самого дальнего юга,

и темный гнев —

словно тяжелый осадок на дне желудка,

ждущего,

чтобы Время ему поднесло

свое очищающее и подстегивающее средство —

терзающий харматтан!

Северный ветер,

одно только знаю:

ты леденишь, и ты сотрясаешь меня,