Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки - [69]

Я познакомился с адмиралом Сергеем Михайловичем Врубелем в одной компании, где зашел разговор о гравюрах восемнадцатого века, и адмирал пригласил меня зайти к нему, потому что у него есть целая коллекция дивных гравюр восемнадцатого века. И вправду, у него оказались и гравюры восемнадцатого века, и старинное оружие петровских времен, и фарфор, и мебель, но он уверял, что все это — жалкие остатки имущества, когда-то ему принадлежавшего. Коллекция фарфора и серебра, принадлежавшая Врубелю, больше не существует. В девятнадцатом и двадцатом году, вплоть до смерти баронессы, они жили за счет продажи своих старинных вещей, так что оставшееся в шкафах — второсортный товар. Каждое утро он доставал одну из своих прекрасных вещиц и отправлялся с ней на Сухаревку, где приходилось стоять на морозе иногда целый день, а вечером возвращался уже без этой вещицы, с какой-нибудь воблой и коркой заплесневелого хлеба, вырученными за старинное серебро. Так было и в девятнадцатом, и в двадцатом, до самой смерти его несчастной супруги.

— А скажите, за что расстреляли мадам Врубель?

— За что?! Да так, просто по злобе. Ни за что. Ее не за что было расстреливать. Они решили, что она собирается в эмиграцию, вот и расстреляли!

— Но не за это же ее расстреляли?! Людей не расстреливают просто по злобе, Сергей Михайлович!

— Милый мой, вы просто наивный молодой человек! Вы не знаете, что такое ГПУ! Ха-ха! Да они сотни и сотни тысяч расстреляли без всяких причин. Это же люди с извращенной психикой!

— Но вы же сами сказали, что после сообщения о смерти мадам Врубель съели ее горячий суп! Это ведь тоже свидетельство извращенной психики!

— Что вы имеете в виду?

— Разве не было противоестественно, что вы съели суп, предназначенный вашей покойной жене, причем минуту спустя после того, как вам сообщили, что приходить больше не нужно?!

— Да! Это ненормально. Все это было противоестественно. Но все же, лишить человека жизни только за то, что он хотел эмигрировать… простите меня…

— А вы сами не собирались эмигрировать?

— Да! Я тоже хотел эмигрировать. Но после смерти Алисы Петровны я остался здесь. Если бы нам посчастливилось спастись, уехать, мы оба были бы живы и здоровы.

— Так вы думаете, что сейчас вам в эмиграции было бы лучше, чем здесь? Да вы понятия не имеете, как живет эмиграция!

Адмирал Сергей Михайлович проявил особый интерес к тому, как живется в нашей стране эмигрантам — генералам, епископам и высшим чинам, прозябающим в городе Сремски Карловци, и мне пришлось ему подробно рассказать о злоключениях этих несчастных дон Кихотов.

Как некоторым из них приходится содержать корчму, другим — бордель при каком-нибудь пивном баре, или служить в налоговой полиции, или в жандармерии, или воевать в Албании под началом Ахмета бега Зогу^[342], как эмигранты торгуют газетами на улицах и даже становятся полицейскими агентами, каким лишениям они подвергаются буквально ни за что.

— Все равно! Они, по крайней мере, знают, за что страдают. Они сделали свои ставки и играют ва-банк. Неизвестно, как лягут карты. Если однажды карты лягут в их пользу, они вернутся, как французские дворяне во время Реставрации, двадцать три года спустя. Тогда их эмиграция получит хотя бы моральное оправдание. А мы, оставшиеся здесь, и тогда будем такими же отбросами общества, как сейчас. Для нас все потеряно.

Желая утешить Сергея Михайловича, только для того, чтобы развеять его химеры, я пересказал ему довольно жалкую сцену, которой я был свидетелем, с участием одного эмигранта, в царское время известного дипломата и посланника фон Икс, случившуюся в салоне нашего графа, носителя славной исторической фамилии. Я зашел к графу, чтобы посмотреть на его старинную голландскую мебель семнадцатого века, и вел достаточно бессмысленную беседу на культурно-исторические темы с выжившим из ума стариком, беспрерывно хлюпавшим носом, когда доложили о приходе исторической личности, известной как русский посланник фон Икс, который в свое время появлялся под звуки фанфар, пил шампанское с английскими лордами и плел дипломатические интриги между Мадридом и Квириналом^[343]. Теперь же он появился у нашего достославного графа по поводу поистине трагикомическому. Его жена была больна, их выкинули на улицу из квартиры; несчастный остался без денег, и теперь, весь промокший, похожий на вешалку в своем полуистлевшем длинном смокинге, узеньком черном галстуке и полуцилиндре, напоминавший испанского гранда своей белой остренькой бородкой, он заговорил громким хриплым голосом, как провинциальный актер в салонной комедии. Наш граф предоставил в его распоряжение мансарду своего дворца, какое-то чердачное помещение со старой мебелью и шкафами, выгороженное деревянными рейками, где можно было слышать и шорох дождя по крыше, и беготню крыс. Фон Икс разместился на графском чердаке, но выяснилось, что невозможно жить без определенных европейских удобств. Граф, как настоящий аристократ, уступил своему благородному другу мансарду, но с условием больше его ничем не беспокоить. Граф жил в своих одиннадцати комнатах в запирающемся на ключ втором этаже. И поскольку в этом дворце была еще только одна уборная, расположенная в пивной, чьим владельцем являлся сапожник Майдич, то посол пришел к его превосходительству графу с нижайшей просьбой — «не будет ли он столь любезен, чтобы употребить в качестве домовладельца все свое влияние на постояльца башмачника Майдича» с тем, чтобы тот сжалился и разрешил фон Иксу и его больной супруге пользоваться совместно с ним этим ужасным и в то же время столь необходимым учреждением. Ибо Майдич уже успел грубо оскорбить мадам фон Икс, вопя, что он не для того живет на свете, чтобы всякие бродяги шлялись целый день у него перед носом, после чего запер дверь туалета, а ключ спрятал. И вот, посол фон Икс пришел к его превосходительству попросить «по возможности способствовать изменению соотношения сил в этом конфликте, ибо просто невыносимо болеть в таких прискорбных обстоятельствах, когда вы вынуждены мешать своим согражданам, создавать им неудобства в отправлении своих священных прав», и т. д., и т. п.