Поездка в Египет - [59]

Из картин Деир-эль-Бахрэ самая любопытная — Поход в Аравию, в страну Пуниер, предпринятый таинственною фараоншей: египетские полки идут под звуки труб и барабанов, суда плывут по морю, с чужеземного берега уводятся пленные или заложники, на лодки сносится военная добыча — металлы, слоновая кость, шкуры, обезьяны, — а сквозь прозрачную морскую воду видны разные рыбы и раки, настолько живо представленные, что не трудно признать в них породы, до сих пор существующие в Чермном Море. Морская вода изображена зеленою, нильская — голубою.

От Деир-эль-Бахрэ поехали к Колоссам, конечной цели сегодняшней прогулки. Ведущая к ним тропинка проходит чрез Рамезеум, сквозь лес его столпов (ближайший осмотр этого памятника откладывается на завтра.)

Колоссы подымаются сажень на восемь над уровнем нив ^{19}. Схожие друг с другом как близнецы, они сидят рядом на вольном просторе и оба с одинаковым недоумением смотрят слепыми глазами на восток.

Утес, стоящий в равнине, башню, господствующую над соседними зданиями, поэты привыкли называть «сторожем» или «часовым», — сравнение ни к чему так не идет как к этим серым великанам. Но что же сторожат они или чего ожидают? С особым гнетущим чувством силишься разгадать каменных чудовищ, от которых веет чем-то безличным, стихийным, вечным как время и непобежденным как смерть. Мрут отдельные люди, проходят поколения. исчезают с лица земли целые племена и народы, миллионы раз опускается и подымается солнце, — они же все сидят и ждут, ждут, ждут…. Между ними, как в широко-раскрытых воротах, пролегает дорога: едет со скрипучею песней арба, запряженная черными буйволами; ступают гуськом верблюды; надсаживаясь от крика, болтая руками и ногами, скачет на неоседланном осле какая-то удалая голова; дети без рубашек кувыркаются в мягкой пыли и таскают за хвост лохматую собаку в роде овчарки, а кругом ярко-зеленым морем стелются и волнуются нивы. Но они ни на что не смотрят, им ни до чего нет дела, как отжившим старикам, которые, потонув в древних воспоминаниях, безучастные к окружающей жизни, уставились тупо в пространство и медленно жуют губами.

Что такое колоссы? Шагах в пятистах груды обломков образуют большой холм. называемый Ком-эль-Хеттаном; кое-где среди мусора тянутся карнизы или торчат верхи колонн. Это бывший Аменотепиум — храм Аменотепа или Амунофа III, фараона-ловца, убившего 110 львов в течение первых десяти лет своего царствования. [78] Храм обращен фасадом на восток, и в сохранившейся на фронтоне надписи строитель просит, чтобы солнце, «подымаясь из-за горизонту, осиявало чертоги золотом своего лица». Оба колосса не что иное, как статуи Амунофа, сидящего на египетском троне без подлокотен и спинки. На полпути между ними и Ком-эль-Хеттаном лежит третий истукан, во всем подобный двум первым. но уже почти совершенно погребенный ежегодными отложениями Нила. Основываясь на приведенных данных, египтологи заключают, что колоссы стояли возле исчезнувших теперь пилонов Аменотепиума или же, в числе нескольких таких же парных статуй, пыли размещены по «Королевской улице», соединявшей храм с другим великим сооружением Амунофа, храмом Луксора. Конечно это одни догадки, ни от пилонов, ни от улицы не осталось следов, и во все стороны простирается зеленая гладь без признаков каких бы то ни было развалин.

Южный колосс изваян из цельной каменной глыбы. Северный же, знаменитый Мемнон Аммонский (так я учил по Шульгину), в верхней части сложен из больших брусьев. Сперва он тоже представлял цельного болвана, но в 27 году до P. X. был разрушен землетрясением. Исправил его и привел в тот вид, в каком он остается до сих пор, император Септимий Север. (193–211 по P. X.).

Всем известно, что когда-то Мемнон издавал музыкальный звук при солнечном восходе. Многие лица удостоверили это диво надписями иссеченными на подножии; одна из них сделана по приказанию императора Адриана и его супруги, в присутствии которых колосс приветствовал утреннее солнце «два раза в течение одного часа»,

Новейшие ученые расходятся в объяснении причины сокровенного звука. Одни утверждают, что издавала его не сама статуя, а сидевший в ней жрец, и указывают при этом на выбоину в её затылке — выбоину, где действительно человек может спрятаться от взоров людей стоящих вблизи памятника, и где в одном месте удар молотка извлекает протяжно звенящую соту. Но спрашивается, во-первых, с какой стати и на чьи средства содержался бы в течение многих лет жрец при статуе, находившейся среди разгромленного города и не почитавшейся за святыню ни местными жителями, ни чужеземцами? Далее, почему жреца не открыли современники-очевидцы, гораздо более чем мы заинтересованные в разоблачении чуда? Ведь мысль о спрятанном человеке не особенно мудрена и проверить ее не трудно: для того, чтобы не видеть ослятника, усердно гремящего в выбоине, мы должны почти в плотную приблизиться к основанию памятника: стоит отойти на несколько десятков шагов, и сей прообраз жреца с молотком в руке предстает во весь рост нашим глазам. Если же предположить, что затылок колосса был как-нибудь заделан снаружи, то все-таки останется непонятным, каким образом человек незаметно взбирался туда: насколько известно, и в ту пору никому не были заказаны пути кругом каменных Амунофов.