Поездка в Египет - [45]

Когда спустились вниз к ослам, Ахмет-Сафи, отвечающий головой за нашу сохранность, попросил нас сесть в седла и затем пересчитал лишних животных.

«I count only the animals», [54] заметил он в пояснение,

Их оказалось пять и следовательно не доставало пяти нумеров. Крайне огорченный, Ахмет снова полез на гору, но как только он исчез, пропавшие вернулись другою дорогой, и все общество пустилось вскачь к пароходам, смеясь над стариком, трубившим в вышине, в соседстве ласточкиных гнезд.

На берегу, против Бехеры, удил феллах. Подъезжал, я видел, как дергало его пальмовый удильник, как что-то плескалось в воде, — и после нескольких мгновений борьбы рыбак на моих глазах вытащил из Нита крупную рыбу. Такая удача, раззадорив меня, побудила купить за бакшиш право пользования нехитрым снарядом. Это была донная удочка с самодельным крючком. Только-что я ее закинул, тяжелая гиря не успела еще достать дна, как трость вздрогнула, согнулась кольцом и упруго заходила в моих руках. Сердце во мне тоже заходило ходуном…. Что-то огромное, не выхватываясь наружу, металось и билось под водой и тащило меня в реку… в тщетном сопротивлении месил я ногами прибрежную грязь, следя за натянутою как струна лесой; она плавно носилась круговыми оборотами и с легким свистом рассекала, точно резала, водную поверхность. Напрасно всею силой желания звал я на помощь счастье; напрасно опьяненный восторгом Араб прыгал, хохотал и махал руками, заблаговременно требуя с меня дополнительный бакшиш: сильным порывом от берега к средине реки незримый левиафан вытянул удочку в одну прямую черту, и что-то оборвалось…. там ли, в воде, или у меня в груди — я сразу не мог разобрать, разобрал только тогда, когда ощутил в руке невесомую пальмовую трость и увидал разогнутый крючок, которым свободно играло течение.

Тут меня позвали купаться; общество мужчин ехало на противоположный берег к зарослям финикового кустарника, быть может для того, чтобы избежать «поучительной беседы» пастора, уже открывшего заседание под тентом. Скрепя сердце, расстался я с удочкой; пред уходом полюбопытствовал взглянуть на пойманную Арабом рыбу, едва помещавшуюся у него за пазухой и хлёстко бившую хвостом по его голой груди. Дело и здесь не обошлось без бакшиша. Рыба с обольстительными для охотника плоскою лягушечьею головой, широким ртом, глазами на выкате, длинными, вершка в три, усами и скользкою кожей — напоминала налима или небольшого сома, но при этом не была безобразна: напротив, все стати её, могучие плавники, смелые загибы плеса олицетворяли грацию и силу — конечно, в рыбьем смысле.

Выкупаться нам не пришлось по той причине, что не могли найти сухого местечка, где бы раздеться. Вследствие мелководья, до кустарника, манившего в свою чащу, добраться было нельзя; добрались мы только до песчаного острова, и то гребцы перенесли нас поодиночке на руках; за островом на сотни десятин распластывались другие, такие же острова, пустынные, мокрые, вязкие и испещренные узором всевозможных птичьих следов.

2 февраля.

Еще день проведенный на палубе, еще праздник, без дела и забот. Лень и нега охватила нас, и мы даже как будто довольны, что никаких «осмотров» не предстоит, что можно, не шевелясь, дышать и глядеть.

На Саидие и кругом Саидие все по-прежнему. Урвавшись на минутку «от занятий», на ют является г. Анджело: сначала он только расправляет своими белыми руками лабиринт цепочек на жилете, потом приближается к кому-нибудь из путешественников и вкрадчиво, хотя и не без достоинства, рассказывает про свои «chasses aux chacailles», про Брэма или про Mme Angelo. Он видимо завоевываешь себе почетное положение между туристами, в особенности между теми, которых никто, кроме него, не замечает. На нижней палубе, возле трубы, единовластно господствуешь добродушный Ахмет-Сафи, с ухватками старой бабы перетирает блюда суровым полотенцем или чистит ножи кирпичным порошком. Далее, мостик и бак (носовая часть) находятся в ведении капитана и довольно многочисленной команды. Капитан и матросы похожи на тех Арабов, что при остановках лезут в реку к пароходам: отличаются от них лишь старыми, часто одетыми на голое тело военными мундирами, настолько полинявшими, что о первоначальной их окраске судить трудно. Следует полагать, что сукно было когда то темно-синим, бирюзовый же оттенок приняло вследствие продолжительного ношения под безоблачным египетским небом. Команда и капитан решительно ничего не делают и только молятся на Мекку, — молятся и утром, и в полдень, и вечером. Удивительна верность, с какою, при всевозможных положениях парохода, матросы определяют направление святого города. Даже во время самой молитвы эти живые компасы при поворотах судна обращаются как флюгера, и с юта нам видны то их спины небесного цвета, то загорелая грудь между лишенными пуговиц мундирными бортами.

Кругом нас царство света: он ослепляет. его слишком много, он пышет и сверху, с неба, куда нельзя поднять глаз, и снизу, и лона реки, отражающей солнечное сияние в своей вечной ряби. Свет этот причиняет известную египетскую офталмию (глазную болезнь), в предохранение от которой дорожники советуют носить синие очки. Обычная панорама — ровные поля, группы пальм, сикомор и бледнолистых акаций, цепи пустынных возвышенностей по краям долины — плывет нам навстречу и уплывает назад. Вид разнообразят лишь первые экземпляры некрасивой, не грациозной и бедной зеленью пальмы дум (Crucifere ThebaÏque); севернее Сиута она не растет, полного развития достигает только в Нубии. Издали угловатыми очертаниями дум напоминает трех- и четырехручные канделябры. Из твердых плодов её подделывается слоновая кость.