Поездка в Египет - [44]

По случаю праздника путешественники принарядились. Commis voyageur вдел даже в петлицу ленточку неизвестного мне ордена, столь же сомнительного, как частица — «de», приставленная к его имени. Тем не менее скачка наша была комична, как всегда: ослы, резвые и веселые (плакавший навзрыд составлял исключение), но притом крошечные, беспрестанно падали со всех ног, и туристы летели в пыль через их головы. Падать с осла на мягкую почву скорее забавно, чем страшно, — испытываешь только как бы толчок в рессорном экипаже. Чаще других кувыркался мой мышастый ослик. Старшая мисс Поммерой собирается нарисовать его портрет.

«О, если б ты только мог видеть свое поведение»! невольно вспоминалось мне.

Опасаясь «справедливого» моего гнева, ослятник наскоро высвобождал мою ногу из тесного стремени, подавал укатившуюся шляпу и затем кидался опрометью через поля и канавы. Эта сцена бегства повторялась после всякого моего падения. Видя, однако, что я не порываюсь бить ни его, ни даже осла, он в скорости решил, что я круглый дурак, и стал отбегать недалеко.

Дорога в город, обсаженная тенистыми сикоморами и акациями, идет среди нив гребнем превосходной плотины, не затопляемой во время половодья. В несколько минут добрались мы до окраин города; кругом мазанок предместья рядами лежали на солнце кирпичи из грязи пополам с рубленою соломой, — они «обжигаются» таким способом без печей и огня; потом проехали две, три прямые улицы с двухэтажными арабскими домами и рассыпались по базару. В крытых его переулках товары не роскошны и выбор их не велик: пестреют ситцы различных качеств и узоров (шелковых материй почти нет), тускло светится оловянная посуда, вздымаются пыльными стопами немуравленые миски, кувшины, горшки и другие изделия из красной и серой глины. Приманкой для иностранцев служат узкогорлые изящные вазы и в особенности грубой работы пресс-папье, во образе крокодилов, более впрочем похожих на свинью, нежели на какое бы то ни было земноводное.

Народ, толкущийся у лавок, конечно занимательнее всего, что в них развешено и расставлено: бродят здесь и меднокожие от загара бедуины, и дымчатые мулаты, и черные, точно ваксой смазанные, негры (в общей сложности — чем ближе к порогам, тем лица темнее). Знакомимся мы и с Коптами, составляющими значительную часть 27-ми тысячного сиутского населения; об них не следует судить по образчикам виденным у Деир-эль-Адры ^{12}. Занимаясь обыкновенно тонким ручным ремеслом и письменными работами (это лучшие переписчики корана), они отличаются от Арабов-мусульман чистоплотностью, нежным строением тела и какою-то почти женскою мягкостью приемов.

Плотина идет и по ту сторону города но направлению к пустыне, вплоть до канала «Сохадие», за которым начинается песок, прегражденный цепью крутых гор. По каменному мосту через канал шли к нам навстречу караваны из отдаленных областей, опоздавшие в Сиут на воскресный базар. Говорят, в числе другого товара, они привозят и невольников.

В стене скал одни над другими чернеют входы гробниц древнего Сиута, или по иероглифическому правописанию Серпа (Ликонолиса). Они расположены в четыре яруса, из коих уже первый выше террасы Бени-Гасса на Гробницы, вовсе лишенные рисунков, сравнительно не интересны, и дальше второго яруса никто не полез, кроме меня да погонщиков ^{13}.

Утомительно было при палящем солнце взбираться на кручу по рассыпанным здесь в большом числе осколкам раковины Callianassa nilotica, имеющим совершенное подобие черепков глиняной посуды, какую мы только-что видели на базаре.

«Упадете, упадете», кричала мне вслед Miss Emely. Однако я не падал и победоносно карабкался выше.

С верхней площадки, куда выходят обширные могильные комнаты с таким низким потолком, что до него можно достать рукой, открывается чуть ли не лучший в Египте вид. Хотелось бы лезть еще дальше, но путь прегражден отвесною скалой. Сначала видишь только океан зелени всевозможных оттенков, безгранично спокойный и ясный, как раскинутое над ним небо. Остальное подробности, и глаз различает их лишь впоследствии. Впереди, на востоке, желто-серою полоской тянется берег зеленого океана, — горы Аравииской пустыни; слева и справа, на севере, и на юге, горизонт открыт. Бурыми островами стоят поселки, каналы светлыми нитями пересекают поля, змеятся плотины с аллеями деревьев, и по всей равнине обрезками широких голубых лент шаловливо разбросался Нил. Влево, круглый как блюдо, лежит Сиут — игрушечный город без крыш, слепленный из земли и разубранный кудрявыми садами; ближе сверкают снежной белизны ограды и куполообразные памятники теперешнего кладбища, а как раз под ногами, на огромной глубине, песок усеян неподвижными крапинами, — длинноухими насекомыми, в которых трудно пригнать наших ослов.

Пока я любуюсь декорациями природы, ослятники производясь собственными средствами раскопки и разведки: исчезают в различных ямах и колодцах и притаскивают оттуда кто человеческий череп, кто собачий остов, кто высохшую шакалову шапку с уцелевшими когтями и шерстью.

На первой террасе валялась женская мумия, завернутая в ржавый от времени холст. Вероятно она была потревожена в своем тысячелетнем сне и вытащена из могилы не людьми, а гиенами: Арабы не бросили бы такого драгоценного топлива. Погонщики, завидев труп, накинулись на него как коршуны и мигом отодрали руки, ноги и голову; члены ломались с каким-то продолжительным треском, с ними вместе ломался и толстый слой слежавшихся и сплотившихся холщовых бинтов. Цвет тела был темно-коричневый, почти черный. Юные антикварии немедленно установили цену на товар: нога от колена вниз и рука от локтя стоили каждая по три малые пиастра. одна же ступня или кисть руки, если их отломить—2 пиастра, бедро — всего один пиастр, голова — пол-франка и проч. Одну из ног приобрел Ирландец. Продавец, вздев ее на палку как сапог, чинно следовал за покупщиком. Голова, хотя и с оторванною челюстью (челюсть продавалась отдельно), стоила по правде сказать недорого: её черные волосы, строгие черты, ввалившиеся закрытые глаза, самая кожа, темная и гладкая как переплет древней книги, имели что-то притягивающее, словно не прочтенное. Однако она не нашла себе покупателя, и мальчишка, полчаса обнимавший ее с противною фамильярностью (противно было не за него, а за не^), кончил тем, что, отойдя в сторонку и присев на корточки, пробил ей острым камнем темя, вероятно с целью научных исследований. т. е. чтоб открыть тайну человеческого мышления. Долго, сгорая от любопытства, он то щепочкой, то пальцами осторожно вынимал из черепа мозг, рассыпчатый и желтый, как комок песку.