Поезд пришел на Тумнин - [35]

— Зачем малых детишек пугает? Пускай меня пугает, а зачем же детишек! — кричал Мулинка и стучал ногами.

После этого Никифор Хутунка долго не показывался на глаза Мулинке, но, как говорили соседи, вызывал злых духов и умолял их наказать охотника.

— Его где духи? — смеялся Федор Васильевич, узнав об этом. — Советская власть всех духов разом кончила!

Дружбе двух охотников — Мулинки и Акунки — предшествовала размолвка. И все из-за прямого характера Федора Васильевича.

На собрании — правда, это было давно, — когда обсуждали план сдачи пушнины и Акунка долго не соглашался войти в охотничью бригаду, считая, что каждый должен ставить капканы отдельно, Мулинка резко выступил против Бомбы.

— Кому шкурки сдаем? Государству сдаем. Зачем отдельно пойдет? Понимать не могу. — И тут он вспомнил все, что знал об Акунке худого. Все высказал в открытую.

Но когда с Бомбой случилась впоследствии беда на охоте, Мулинка спас Бомбу от верной смерти.

Было это так. Они шли на лыжах, проверяли расставленные под снегом капканы. Впереди бежали две лохматые, остроухие лайки. Ветер был попутный. Он сметал с голубоватого наста тонкий слой снежной пыли, и вместе с этой пылью терялись и запахи звериных следов. Широкие лыжи, подбитые нерпичьим мехом, скользили почти бесшумно.

В глубоком распадке охотники остановились передохнуть. Как это часто бывает в тайге, они за целое утро не произнесли ни слова, будто заранее сговорились, что нужно каждому делать на охоте.

Миновав распадок, охотники вошли в густую тайгу. В местах, заваленных буреломом, дыбились высокие, рыхлые сугробы. Над одним таким сугробом, который медленно подымался и опускался, будто дышал, Мулинка заметил тонкие струйки пара.

— Берлога! — сказал он.

Понял, в чем дело, и Акунка. Они оба разом вскинули ружья, а собаки подскочили к сугробу и принялись раскапывать его лапами.

Огромный, черный медведь лежал под буреломом. Собаки отпрянули, подняли лай, вдруг вздыбили шерсть. Медведь лениво повернулся, цапнул когтями одну собаку и придушил ее. Вторая лайка отскочила.

— Бомба, стреляй! — скомандовал Мулинка, когда медведь встал на задние лапы и разинул пасть.

Акунка выстрелил, спустил курок и Мулинка, но его ружье дало осечку. Разъяренный, раненый зверь одним прыжком настиг Акунку, прижал к себе лапой, а второй содрал у него с затылка кожу. Медведь и охотник катались по снегу. Мулинка схватил ружье своего товарища, но каждый раз, как только он хотел нажать на спусковой крючок, Акунка оказывался наверху, а медведь под ним. И вот, в тот самый момент, когда медведь снова подмял под себя Акунку, Мулинка в упор выстрелил зверю в голову. Медведь дернулся, разжал лапы, высвободил охотника.

— Бомба, живой? Бомба! — шептал Мулинка, расправляя кожу на голове товарища. Бомба был весь в крови и почти не дышал.

Мулинка осторожно поднял его и перенес в другое место, под дерево. Он расстегнул меховую куртку товарища и положил ему на сердце горсть снега.

— Не помирай, Бомба, живи! — приговаривал Мулинка, и слезы бежали по его лицу.

Раненый застонал, приоткрыл один глаз, взглянул затуманенным зрачком на товарища.

— Живой! — закричал Мулинка и бросил ему на лицо несколько горстей снега.

Затем Мулинка большим охотничьим ножом распорол брюхо медведю и стал свежевать. Понадобилось не более десяти минут, чтобы снять шкуру. Мулинка притащил ее к тому месту, где лежал раненый, и расправил на снегу. От шкуры подымался пар. Мулинка закутал товарища в теплую, покрытую изнутри слоем желтоватого жира, громадную шкуру. Зачем он это сделал? До Уськи было далеко, часов семь ходьбы на лыжах, и Мулинка подумал, что если оставить больного в тепле, то, возможно, его еще удастся спасти. Оставить на морозе — погибнет.

— Лежи, Бомба, — приговаривал он, — я, однако, быстро. Лежи, не помирай, Бомба. Доктор приедет, знаешь какой у нас хороший доктор. Он всегда лечить может...

Мулинка чувствовал себя виноватым. Редко так бывает, чтобы два охотника не смогли справиться с медведем. Мысль о том, что его могут обвинить в трусости, не давала ему покоя. И товарища было жалко. Он даже пожалел, что был слишком строг к Акунке, когда ругал его тогда на собрании. «Нельзя человека очень ругать, — думал он, — Осторожно ругать надо».

Мулинка бежал на лыжах со всей, с какой только мог, скоростью, по дороге делал зарубки на тополях. Лыжни, проложенные накануне, засыпало снегом, и он прокладывал новые. В одном меховом жилете он не чувствовал холода, хотя мороз к вечеру стал еще крепче.

Поздней ночью он пришел в Уську.

В поселке было темно, только в доме шамана Хутунки горел огонек. Шаман стоял возле дома, и Мулинка чуть было не налетел на него.

— Бомбу медведь задрал! — крикнул Мулинка.

— Сколько зим в тайгу ходим, никогда худого не было, — тихо, таинственно сказал Хутунка, и его зеленые, как у волка, глаза заблестели. — Скоро всех охотников зверь задушит. Камлать надо.

Мулинка, не слушая его, побежал к больнице.

Узнав о несчастье, в поселке все проснулись, запрягли в нарты самых сильных собак, и доктор с двумя орочами поехали к месту схватки, окончившейся так неудачно. Мулинка бежал на лыжах, указывая дорогу. На одном из многочисленных подъемов он устало прислонился к дереву, сдавленным голосом произнес: «Худо!» и упал в снег.