Поезд пришел на Тумнин - [34]

Я встретился с Акункой-средним у Николая Павловича, когда старик зашел туда, как он выразился, на огонек... Надо сказать, что в квартире учителя редко когда не бывает орочей. Они приходят сюда и в минуты радости, и в минуты сомнений, и просто для того, чтобы справиться о здоровье Николая Павловича или Валентины Федоровны. Часто бывает и так: спешит человек куда-то, но все равно, проходя мимо, остановится, заглянет в дверь или приоткроет окно и громко спросит:

— Здоровы, конечно?

— Спасибо, здоровы!

— Пускай, чего там! — И, прибавив шагу, идет дальше по своим делам...

Иван Федорович вошел в комнату, поздоровался и присел на край кушетки. Странными, почти неестественными показались мне его движения. Двигался он не прямо, грудью вперед, а боком, выставляя правое плечо, которое было выше левого; а если внимательней присмотреться, то левое плечо будто вовсе отсутствовало у Акунки. На лбу у него было два багровых шрама. Когда Иван Федорович снял шапку, я увидел и на голом его черепе косой шрам — от правого уха почти до самого лба.

Акунка достал трубку, набил ее табаком из кожаного кисета, расшитого красными нитками, но долго не закуривал.

— Кури, Иван Федорович! — сказал Николай Павлович. — Не стесняйся. Будь как дома.

— В газетке чего есть, чего нету? — спросил Иван Федорович после того, как несколько раз затянулся дымом.

— Ты, Иван Федорович, сам газетку выписываешь. Читаешь, по-моему, не хуже других. Верно?

— Верно, конечно! Теперь, однако, без газетки, совсем как в темноте, сидишь. Много знать надо.

— Вася пишет? — спросил Николай Павлович.

— Пишет. В Уську, пишет, ехать не хочет. В школу механиков, пишет, хочет. Я думаю, пускай чего хочет. — И Акунка повел высоким, правым плечом.

— Очень хорошо! Будет кадровым морским офицером!

— Не худо. Пускай! — согласился Иван Федорович. — Потом еще смотри, что есть. — И он достал из кармана фотографическую карточку.

На открытке был снят Вася в форме военного моряка, и с ним девушка. Девушка была серьезна, а Вася улыбался.

— Хорошая пара!

— Ничего, конечно! — не скрывая гордости, ответил старый Акунка.

— Как же зовут девушку?

— Ольга Цветаева, однако!

— Стареем мы с вами, Иван Федорович, — сказал Николай Павлович. — Давно ли Вася жил в интернате, на уроки ходил, а?

— Спасибо, Николай Павлович. Совсем большой стал Вася! — И я понял, что Акунка благодарит учителя именно за то, что он учил и воспитывал Васю.

Стали пить чай. На столе стояли тарелки с маслом, отварной рыбой, картошкой, сыром, огурцами.

— Дома есть кто? — послышался в передней чей-то голос.

— Мулинка идет! — произнес Иван Федорович и заулыбался.

Вошел Федор Васильевич Мулинка и, увидев Акунку, сказал:

— Заходил к тебе, Бомба. Марья говорит — к Николаю Павловичу пошел. Подумал, давай и я зайду, давно у Николая Павловича не был. Верно?

— Садись, Федор Васильевич, чайку стаканчик налью, — предложил Николай Павлович.

— Чай не водка, мало выпьешь, — сказал Мулинка, садясь к столу.

— Много не выпьешь, — поправил Николай Павлович.

Но Акунка, уверенный, что сказал правильно, с невозмутимым видом поддел вилкой кусок рыбы и положил себе на тарелку.

— Красноперка! — Он ел рыбу и запивал ее чаем. — Однако скоро горбуша пойдет. Большой план давать надо.

— Да, план в этом году большой. Одна только бригада Конду обязалась выловить за сезон сто тысяч пудов рыбы, — пояснил мне Николай Павлович.

— Даст, чего там, — заметил Мулинка. — Каждый год много дает.

— Пушнины тоже много дадим, — вставил и Иван Федорович, который возглавлял бригаду охотников.

— Говорят, нынче белок немало будет? — спросил Николай Павлович.

— Немало, конечно. Орешков много есть, — авторитетно заявил Акунка.

Наливая всем еще по стакану чая, Николай Павлович сказал мне:

— Перед вами два закадычных друга. В беде так сдружились, что водой не разольешь. — И, обращаясь к Мулинке, попросил: — Расскажите, как на медведя вместе ходили.

— Сильный медведь был, — оживленно заговорил Мулинка. — Такого не часто встретишь, наверно.

Он тоже закурил трубку и, словно впервые пришел в эту комнату, все время осматривался по сторонам.

Федор Васильевич Мулинка, несмотря на свои пожилые годы, был всегда бодр. В отличие от некоторых других, привыкших чересчур много думать, прежде чем сказать свое слово, он обладал большой природной сметкой и находчивостью и поэтому всегда решительно говорил свое: «да» или «нет». Оц одним из первых потянулся ко всему новому, что принесли в стойбище русские люди, и горячо защищал это новое.

Учитель собирал детей в школу — Мулинка первый отдал в интернат своих девочек; организовали ликбез — Мулинка и здесь был активистом; стали разводить огороды — пожалуйста, Мулинка взялся за огород; при столовой завелись поросята — Мулинка поехал в Датту и купил себе поросенка.

Когда шаман Никифор Хутунка бродил по ночам под окнами и пугал детей, поступивших в школу, Мулинка крепко проучил шамана. Он спрятался за сарайчиком и, только Никифор подошел к дому, спустил на него самых злых собак. Однажды он даже притащил шамана в сельский совет и потребовал, чтобы Хутунку отправили в город и передали большим властям.