Поезд на рассвете - [97]

— Нагулялся? — Рядом с Юркой стоял дед Мосей. — Идем до мамки. Готовые ваши билеты. Охвормил.

— Дедушка, дай рубль, — схватил Юрка его за рукав. — Из мамкиных.

— Для чого тебе? Купишь семечек?

— Матросу дам, — шепотом сказал Юрка.

— Матро-о-су? То я и без тебя знаю, що ему надо карбованец дать… Стой! — вдруг отстранил Юрку дед Мосей. — Так то ж никак… Микола — с гармошкой. Мого Ивана, сына, дружок. До войны они в эмтээсе вместе робили. — Он подошел к слепому, вглядываясь в его лицо. — Цэ ты, Микола?

— Я, — отозвался матрос. — А вы хто?

— Черноштан, Иванов батько. Помнишь меня?

— Теперь узнал.

Матрос поставил гармошку на кирпичи, потянулся к Черноштану. Дедова голова, когда они обнялись, только-только достала плеча матроса.

— Отслужил, сынок?

— Отслужил, Мосей Савич… навеки.

— Пробачай, — извинился Черноштан. — Я не про то хотел… Дома давно?

— Недавно. С начала лета.

— Ну и… як оно?

— Сами видите.

— Та понимаю… пробачай. — Дед Мосей стоял в растерянности.

— Венька, — позвал слепой, — ты тут?

— Тут. — Мальчик выбрал копейки из бескозырки, подал ее отцу.

— Твой хлопчик? — спросил дед Мосей. — Похожий на тебя.

— Мой, — сказал матрос. — А с вами хто? Вы чего приехали на станцию?

— Провожаю я. Юрку от, с мамкой. Жили они у нас, у Ивановой Феклы на кватере.

— Беженцы?

— Ага… Мы тут недалечко расположилися. Возле переезда, у садочке. Ходим до нас… Обедали? — учтиво справился дед и понял, что спросил не о том. — Та хоч и обедали — у нас там свежее молочко есть. Мы ж на коровьей тяге добиралися. Приехали и подоили нашу Зорьку… Идемте, Микола.

Матрос помолчал. Ему было стыдно, что отец Ивана, его товарища, увидел их с Венькой здесь, на станции, когда они просили милостыню.

— Мне, Мосей Савич, одинаково, куда идти. Что дорога, что могила — одинаково… А ты как, Венька?

— Можно пойти, — покорно сказал мальчик; он опустил деньги отцу в карман, и медяки зазвенели тихо и убого.

— Да ладно тебе, — отдернул его руку матрос и отвернулся.

Он застегнул гармошку, взял ее на ремень, и они пошли. Кажется, вся очередь смотрела вслед им, и Юрка гордился, что с ними идет матрос — в тельняшке и бескозырке, — каких он видел до этого только в книжках. Пусть инвалид, слепой — он в том не виноват, но все равно — это же боевой балтийский матрос, может, он подвиг совершил, да никто пока о том не знает. Мальчик вел за руку отца. Юрка с дедом шли по бокам.

— Так от… и живем, дядя Мосей, — тяжело выдохнул матрос. — Это уже не жизнь, а так… Лучше б сразу наповал… Помните, как мы с вашим Иваном до войны работали? Первые трактористы в эмтээсе были, первые хлопцы.

— Помню. Як не помнить? — робко улыбнулся Черноштан. — Таких орлов було пошукать. А якую свадьбу тебе сгуляли, эх!

— А теперь я хто? Кому нужный?

— Микола, послухай, — опять о другом начал дед, будто не расслышав последние слова матроса. — Твоя ж Галина перед войной ще й дочку родила. Де она?

— Хто?

— Ну дочка.

— Дома… С бабкой.

— Сестренка больная, — сказал мальчик. — Такая больная, шо может умереть.

Дед Мосей встревожился:

— А що ж… мамка недоглядела?

— Мамка? — матрос опустил голову и шел, словно вспоминая что-то.

— Мамки у нас нету, — сказал мальчик. — Она нас бросила.

Дед сбился с шага, лицо его страдальчески сморщилось, глаза остановились:

— Бросила?.. Насовсем?

— Насовсем, — сказал мальчик.

— Он воно я-а-ак, — протянул дед Мосей. — Понятно… Так ты кажешь, Микола, дочка дома — с бабкой. Чия то бабка?

— Наша, — ответил матрос. — Галкина мать. С нами она осталася. Внучат жалеет.

— Он як… Понятно.

Бесшумно, словно легкая птица, ступал по дорожке худой босоногий мальчик. Широко, однако неуверенно, точно боясь наткнуться на преграду, шагал слепой матрос. Каркая черевиками, семенил дед Мосей.

— От и наш табор, — сказал Черноштан с облегчением. — Гости до нас, Людмила. Готовь хлеб-соль.

Мать стояла около возка: она давно увидала, что дед с Юркой идут и не одни.

— Знакомься, Люда, — взял дед Мосей под локоть матроса. — Цэ Микола, моего Ивана дружок. Разом у школе училися, в эмтээсе робили, разом и воевать пошли. — Дед снял с матросова плеча гармошку и осторожно положил на возок. — Знакомься, Микола.

Матрос вытянул перед собой руку.

— Здравствуйте, Микола. — Голос матери изменился: она волновалась. — Как же вы с Мосеем Савичем повстречались?

— Так… нечайно.

— Земля хоч и великая, — поднял палец Черноштан, — а кому судьба — николы на ней не разойдутся.

— У вас добрая рука, Людмила, — сказал матрос. — И голос добрый.

— А ты не вдивляйся, — заметил дед Мосей. — Добра на свете больше, чем разной погани.

— Раньше и я так думал, — сказал матрос.

Мальчик не отходил от отца и не отпускал его руку.

— Тебя как зовут? — спросила мать.

— Это Веня, — ответил Юрка за мальчика. — Налей ему молока.

Мать усадила гостей под грушей и выложила еду: курятину, картошку, помидоры, лук. Обоим налила из цебарки по кружке молока.

Венька жадно смотрел на еду и глотал слюну. Матрос не пошевелился, суровое безразличие ко всему застыло на его лице, и шрамы только подчеркивали это. Юрку опять больно кольнуло: ведь матрос ничего не видит! Не видит, какого цвета помидоры и корка на хлебе; не видит, как падают с деревьев маленькие желтые груши-дички, а по веткам перепархивают и скубутся сытые воробьи; не видит, какие у дедовой Зорьки вокруг синих глаз мохнатые и рыжие-рыжие ресницы. Даже солнца для него нет. Он только чувствует, как оно греет, но свет — не видит. Как же это — совсем не видеть? Ничего и никогда. Сына своего не видеть. Или — мамку. Юрка зажмурился, представил себе это… Страшно!