Поезд на рассвете - [82]

А Юрка уже не мог ни сидеть на месте, ни стоять спокойно. Ходил по кухне и светлице, туда и обратно, глядел то в окна, то на часы и не способен был думать ни о чем другом: сейчас она придет. Сейчас он увидит ее!.. Все это по-прежнему представлялось неправдоподобным, неосуществимым. Но ведь он ничего не выдумал и не ослышался. Только что тетка Фекла сказала: сейчас Таня придет. Управится на работе, немного «причепурится» — и прибежит прямо с фермы. Сюда, вот в эту хату. И до чего же мало, оказывается, нужно было для того, чтобы они встретились — всего лишь сойти утром в Доле с поезда, прыгнуть с подножки. Заколеблись Юрка на какое-то мгновение, промедли чуть-чуть — и проехал бы, пролетел мимо, и едва ли скоро привела бы его сюда дорога. Если бы вообще когда-нибудь привела. И не сделай он этого — так бы никогда и не узнал, что же действительно с Таней, каково ей тут живется. Считал, будто все уже знает, все принял как есть и дело его теперь — сторона. Вот так часто мы воздвигаем сами перед собой всевозможные препятствия, воображаем их непреодолимыми и, пальцем еще не пошевелив, даже не пытаясь противостоять заданному течению событий, начинаем безвольно следовать за ними, повиноваться обстоятельствам. А требуется порой всего лишь один решительный шаг, непокорный порыв, который может многое переиначить в жизни, что-то изменить к лучшему в тебе самом… Нет, Юрка себя ничуть не обольщал, наперед ничего не загадывал, не старался придумать счастливый конец, вернее — продолжение их свидания с Таней. Пускай она встретит его обыкновенно — как знакомого (хотя и писала, что любит… а может — любила), пускай это будет просто встреча друзей детства, дань памяти, долгу перед ней, но если после этого Тане сделается немного легче жить, бывать на людях, если она хотя бы на какое-то время почувствует себя не такой одинокой и сможет опять верить людям, как верила в детстве, — значит, он ехал в Раздольное не зря.

Юрка погляделся в тусклое зеркало шкафа, причесал коротко подстриженные густые волосы и наглухо, будто перед поверкой, застегнул стоячий ворот кителя. Снова вышел на кухню — напиться воды.

В окне белым голубем промелькнула косынка… Юрка — с пересохшим горлом — так и застыл посреди кухни.

Легкие, чуть слышные шаги. Сухой щелчок железной щеколды.

— Тетя Фекла, вы дома? — Отпрянула изумленно: — Ой!.. Здравствуйте. А где?.. — И осеклась, потеряла дыхание. — Юра?! Ой, господи. Не может быть!

— Почему же? — не сдержал Юрка улыбку. — Вполне может. И даже есть. — Отступил, как бы приглашая ее войти, не стоять на пороге. — Ну… здравствуй.

— Ты?! — И прикрыла глаза ладонью. — Не может быть!.. Как во сне. — Уронила руки, опустилась на табуретку. — А тетя Фекла мне ничего… ни слова. Зачем же вы так?

— Я ее не учил. Это она сама вздумала секретничать, — еще не поборов первую неловкость, проговорил Юрка.

— Ой, напугал ты меня. Чуть сердце не остановилось. Разве так можно?

— А чего тут пугаться? Я ж не домовой.

— В том-то и дело. — Голос ее дрожал. — Домового бы я так не испугалась.

— Прости. В другой раз не буду. Честное слово.

— Ладно, прощаю, — улыбкой ответила Таня. Вгляделась в его лицо. — Вот теперь, кажется, начинаю верить, что это ты… Здравствуй, Юра! — И она протянула ему обе руки.

Юрка задержал ее ладони в своих.

— Пойдем в ту комнату, — сказала она. — Там больше света.

Сели на диван друг против друга. Он с нее не спускал глаз, она — с него. В ее облике Юрка хорошо узнавал черты той милой, очень доверчивой и всегда немного смущенной девочки, какой он запомнил Таню после поездки с матерью в Устиновку, и в то же время черты эти казались новыми, другими, они стали ярче, значительней и как бы завершенней. Взрослая задумчивость в черных, как предвечерние плеса, больших глазах, широкий плавный взмах тонких бровей, певучие линии губ, завитки темных волос вокруг лба и на висках, нежность и чистота загорелых, омытых утренними росами щек делали Танино лицо прекрасным. Таким, по крайней мере, оно было для Юрки… А она, не смея от волнения ничего сказать, искала в нем сходство с тем худым кареглазым мальчиком — рассудительным и серьезным, даже немного замкнутым, который учил ее ловить бубырей, делать кораблики из камышовых листьев, не бояться выстрелов, который так проникновенно, с грустью слушал ее песни и обещал, когда вырастет, непременно жениться на ней. Да где тут! Можно ли было сравнивать? Перед нею сидел плечистый, мужественный парень, прошедший военную науку волевой солдат… Хотя все такими же ясными, излучающими теплоту остались его глаза, по-юношески заостренным — подбородок.

— А знаешь? — вымолвила наконец Таня. — Ты очень похож на свою маму… тетю Люду. Очень.

— Да? Может быть. Чем-нибудь мы всегда похожи на своих матерей… Ты так хорошо ее помнишь?

— Конечно. А ты же помнишь мою?

— Помню.

— Ну вот… А еще ты — точно такой, как на фотографии. Она у меня, прости… Тетя Фекла отдала мне ее. Не будешь обижаться?

— Да чего уж теперь.

— Ну спасибо. — Таня опустила ресницы, разгладила на коленях простенькое ситцевое платье — голубое, со скромным узором из полевых цветов. — Значит, Юра, отслужил свое, да?