Поезд на рассвете - [52]

— Гей, жинка! — кликнул Трифон, остановив коляску посреди двора и заглушив мотор. — Иди поглянь, кого я тебе привез. — Он взял палочку из коляски и, грузно опираясь на нее, тяжело переступая, подошел к порогу. — Де ты там, Нюр! — бросил в открытую дверь сеней. — Стречай гостя.

«Да, — подумал Юрка, — непросто передвигаться Трифону. Даже на ровном месте, по двору. Ноги-то никуда не годятся, как чужие… Коварно стрелял немец. Не убил — так искалечил на всю жизнь». Юрка тоже высвободился из тесной кабины, приткнул к стене хаты свой багаж, приодернул на себе китель и стоял в неловкости, ожидая появления хозяйки. Узнает его Нюра или нет? А он ее?..

Мягко, почти без звука, словно боясь отпугнуть от хаты и всего придворья солнечную тишину послегрозового утра, в сенях отворилась вторая, внутренняя дверь, и на низкий порог, щурясь от весеннего света, вошла молодая женщина — ладная да крепкая, точно спелое ядро ореха, налитая здоровьем и свежестью. Она была босиком, загорелые ноги ниже колен прикрывала синяя сборчатая юбка, белая блузка-безрукавка красиво облегала грудь и плечи; цветастая косынка — концами назад — придерживала темные волосы; в ушах каплями росы подрагивали скромные сережки. Ее лицо, сощуренные усмешкой глаза были такими же ясными и щедрыми в доброте, как сегодняшнее утро. Юрка, конечно, узнал Нюру. Мог ли не узнать первую в Устиновке песенницу? Но до чего же она похорошела в замужестве: расцвела — и только. На ту худенькую, угловатую и робкую девчушку, в которой ну ничегошеньки не было, кроме ласковой натуры и задушевного голоса, — намека не осталось.

— Та ты как быстро, Триша, седня управился, — обрадовалась она возвращению мужа. — Уже и почту забрал? — И сразу перебросила взгляд на незнакомого солдата.

— Знал, когда до дому повернуть, — загадочно улыбался Трифон. — От, земляка по дороге стренул.

— Здравствуйте, — поспешил с приветствием Юрка.

— Добрый ранок, — ответила приветливая хозяйка, все пристальней вглядываясь в Юркино лицо, как будто вот-вот готова была вспомнить его и не могла.

— Ну-ну, узнавай, кого я тебе привез, — подзадорил ее Трифон. — Проверим твою бабью память… Га? Чего молчишь?

Она еще настойчивей попыталась преодолеть, переступить невидимую черту забвения, достигнуть мыслью той дальней дали, за которой, очевидно, должна была таиться отгадка, — а то чего бы так хитро лыбился Трифон? — и опять не сумела найти ответа в своей памяти.

— Не узнаёшь?.. Ну? — напирал Трифон. — Шевели, шевели мозгой.

— Нет, не узнаю́, — сдалась Нюра. — Не вспомню.

Терпение у Трифона перегорело. Он досадливо привзмахнул палочкой:

— Та какая там у вас память? Курячая… Юрку не помнишь — сына тетки Людмилы? Он там они, рядом с Пелагеей жили.

— Помню, — раскованно выдохнула Нюра.

— Ну от, кой-как разглядела. А то стоит, блы́мает.

— Невжели ты, Юра?

— Так точно. Никакой подделки.

— Сразу бы и говорили, не загадывали загадок, — направилась хозяйка к солдату, протягивая руку. — Здравствуй, землячок… Никогда б не узнала. Так вытянулся, такой парубок стал…

— Похвальбы потом будешь спевать, — весело перебил ее Трифон. — А зараз давай крутись. Мы ж обое с дороги. Голодные, как цуцики. Снедать побыстрей сообрази.

— Чего мне соображать? Это ж одна минута, господи, — будто бы того и ждала Нюра. — Во дворе будем чи в хате?

— Ты как, Юра? — оставил Трифон последнее слово за гостем.

— Мне, конечно, интересней во дворе. Такое утро. Сады цветут, пчелы гудят. Где еще это увидишь?

— Понял. Затвердили, — одобрил Трифон. — Жинка скоро развернется, она у меня моторная. А мы с тобой давай водички из колодезя достанем, похлюпаемся трошки с дороги. Люблю похлюпаться — и утром, и под вечерок… Скидай свой парад. Не стесняйся, будь как дома.

И пока они, заголясь до пояса, в стороне от колодца поливали один другому из ковша и всласть плескались, фыркали, ухали, покрякивали, после чего Юрка еще и наладился бриться безопаской, — Нюра сосредоточенно, будто и не замечая мужиков, и стараясь будто не для них, сновала между столом под навесом и — летней печкой, столом — и хатой, столом — и погребом на задах двора, где стояло несколько синих, красных ульев. Носила закуски с проворностью пчелы.

— Все готово, хлопцы. Можно садиться. К столу шагом… арш!

— Я ж говорю — моторная она у меня, — поощрил Трифон жену. — А в глечик там кой-чего… набулькала, не забыла?

— Та ты меня, Триша, за кого считаешь? Как можно забыть, когда у нас такой гость?

За столом Трифон прежде всего потянулся к рыжему, слегка украшенному узором и глазурью глечику: бережно, двумя руками, взял его под шейку, со смыслом задержал так на мгновение и, приготовясь наливать, кивнул Юрке:

— Держи стакан.

— Если что-то крепкое — не буду, — предупредил Юрка. — Не время.

— Та ты шо! — не ожидал отказа Трифон: еще ни один человек в его дворе не отказывался испить влаги из этого глечика. — Не шуткуй. Самое время и есть. Можно сказать — солдат с войны вернулся. Такое событие! Это ж надо хоч трошки обмыть, а то непорядок будет.

— Я еще форму не снял. Да и в дороге… Нельзя.

— Какая там дорога, — не приняла Нюра всерьез Юркины слова. — На сегодня дорога кончилась. Отдохнешь, погостишь у нас денька три-четыре… ну, сколько захочешь, а тогда уже — домой. Отслужил — куда теперь спешить? Отдыхай. Или не хочешь порыбалить в своей речке?