Поезд на рассвете - [50]

Напористо шагал, быстро приближался к огородам походный солдатский строй, и Юрка остановился напротив обугленной Пелагеиной хаты, у дорожной развилки, чтобы видеть, как войдет колонна в село, и чтобы показаться всему строю в краснозвездной пилотке.

Загремело сразу с двух сторон Устиновки. Тяжелые частые разрывы послышались под Раздольным. Грохотала, катилась по земле, дальше на запад уходила война.

Незаметно у развилки возник высокий дед Мирон — все в той же заношенной шляпе. Опираясь на кривую неоструганную палку и ничего не говоря Юрке, он тоже стал глядеть туда, откуда двигались войска.

Из-за дедова опаленного палисадника гурьбой вылетели мальчишки. Заголосили:

— Ура-а! Наши идут!

— На-ши-и-и! Эге-э-эй!

— Все, нема войны!

— Кончилась! Кончилась!

— Всех фашистов перебьем!

— За Родину-у!

— За Сталина-а!

— Ура-а!

Дед Мирон обернулся на эти заливистые возгласы, смиряюще поднял руку:

— Стойте!

Пацаны не сразу, но все же умерили пыл; подбежав к деду, сгрудились около него, удивленно попритихли: чего, мол, это он? Что хочет сказать?

— Стойте, хлопцы, — негромко проговорил дед. — Не кричите так го́лосно, не треба… Рано, хлопцы, радоваться. Война ще не кончилась. Он, послухайте… Чуете? Гремить!..

Настолько крепкой и глубокой зарубкой остались в памяти то утро, суровый облик бывалого старшины и даже — фамилия бойца-грузина; у развилки шляха, выбитого сапогами и колесами войны, — присогбенная фигура деда Мирона, его неторопливый, но волевой, убедительный жест рукой, тревожное: «Чуете? Гремить!» — что Юрке казалось — и сейчас, при входе в село, он опять увидит высокого старика с тонкой палкой, вырезанной из вербы. Если, конечно, тот еще жив…

Далеко позади уркнул, дробно зататакал мотор. Юрка оглянулся. Вдоль посадки проворным сероватым зайцем бежал, будто поспешая догнать солдата, некий малогабаритный агрегат: и не мотоцикл, и не автомобиль — что-то среднее. Юрка подождал, пригляделся. Распознал — инвалидская мотоколяска, тупоносая да горбатенькая. Юрка освободил ей дорогу, зашагал обочиной. Но машинешка не проскочила мимо — остановилась. В открытое боковое оконце из тесной кабины выглянул владелец «горбунка» — простецкого вида сухощавый мужик средних лет, с черной скобкой усов над губой, в темно-коричневой, уже отошедшего фасона, кепочке-восьмиклинке, в которую непременно — для полного шика и форса — вкладывали твердое картонное кольцо, а то даже — стальное, из тонкой пружинистой ленты. Мужик пристально посмотрел на солдата: кто такой, что за незнакомец? Тутошнего роду или залетный? Кивнул доброжелательно:

— Привет, пехота!

— Здравия желаю, — ответил Юрка.

— Далеко держим путь? Случаем — не в Устиновку?

— Так точно. Как раз туда.

— Тогда седай, подвезу.

— Да тут уже близко. Дойду, — сказал Юрка.

— Седай. Чего зря чоботы бить? Еще пригодятся. — Мужик уловил во взгляде солдата некоторое недоверие к своему «лимузину». — Не бойсь, тачка моя не развалится, довезет и двоих. Надежная тачка. — Он потянулся к правой дверце, щелкнул замком. — Прошу.

Юрка обошел коляску. Низко наклонясь, — так пацаном, бывало, лазал в курятник, — протиснулся в нее, ощутив, как она, бедняга, покачнулась и просела. Чемодан пристроил в ногах, вещмешок — между колен. И едва только он сел рядом с водителем и присмотрелся к нему сблизка — уловил в загорелом добродушном лице знакомые черты. Давно виденные, позабытые в текучей суете лет, непрерывной смене встреч и событий, но — явно знакомые… Или это всего лишь показалось?

Покатились. Несмотря на свою неказистость, машинешка бежала довольно прытко. Да тут пока и негде было ей надрываться: дорога плавно спускалась в долину, никуда не отворачивая от лесопосадки.

— Не ездил еще в таком «танке»? — спросил водитель.

— Не приходилось. В армии на вооружении таких нету.

— Ну вот, прокачу. — Усмехнулся, прибавил газку. — Насовсем или в отпуск?

— Насовсем. Уволился.

— Так ты чей же будешь? Я сперва подумал — кто-то наш, устиновский, до дому добирается. Потом вижу — не, не наш. Наших я всех помню, кто служит… Не из Раздольного?

— Нет.

— Совсем не тутошний?

Юрка помедлил. Но не столько думал о том, как проще и короче объяснить свое появление здесь, на этой дороге, сколько пытался, заставлял себя вспомнить человека, рядом с которым сейчас ехал. «Если он из Устиновки — сам ведь сказал, — то я должен был его знать, наверняка встречал каждый день, — по одной же улице ходили. Потому и знакомо мне лицо этого человека. Понятно, с  т о й  поры он сильно изменился, стал вдвое старше, вон уже и седина проглядывает на виске… И он меня, конечно, знал. Да много ли сходства теперь у меня с тем пацаном? Скорей всего — никакого. — Юрка снова взглянул мельком на водителя. — Точно, был в селе похожий парень. Кто же он? Как его имя? А когда инвалидом стал? После фронта?.. Ноги-то вроде обе у него свои, да видно — плохие ходоки: палочка между сиденьями лежит, на подмогу… Ну кто же он, кто? Вспоминай».

— Так не наш уроженец, говорю? Не здешний?

— Как вам сказать? — отозвался Юрка. — Родился я далековато отсюда, в Ясногорске… Но мы с матерью жили тут во время войны.

— Это где?