Поезд на рассвете - [15]

Ждал — не дыша… Вот, ага. Дрогнул камышовый поплавок. Давай-давай, бери покрепче… Юрка привстал, весь напрягся, двумя руками сжал удилище, боясь прозевать момент подсечки…

На косогоре что-то зашуршало, посыпались камешки. Девчоночий голос оттуда:

— Эй, ты кто, рыбак?!

Юрка поднял голову и увидел над кручей Танюху с охапкой травы. Теткину Верину Танюху — Непораду. Их подбеленная мазанка стояла наискосок, через улицу, сразу за колхозной конюшней: так называли конюшню и при немцах. На задах конного двора Юрка обычно копал червей для рыбалки. С Танюхой они встречались почти каждый день, но друзьями не были. Какая там дружба — с девчонкой?

— Не ори-и-и! — зашипел Юрка.

— Это ты, Юра? — обрадовалась Танька, не расслышав, должно быть, угрозы. — Наловил?

Он показал Таньке кулак. Но она и не собиралась оставить его в покое. Обошла кручу и лисой подкралась к плесу.

— Клюет?

— Цыть, не пугай рыбу! — Юрка дернул ее за платье. — Не торчи свечкой, сядь. Вот заорала — и сразу перестало клевать.

— Она глухая, не чует.

— Много ты знаешь… Где шастала? — спросил Юрка, поправляя наживу.

— Цветы собирала.

— Вот этот бурьян?

— Кому бурьян, а кому… На вкус, на цвет товарища нет. Запомни.

Танюха бережно положила пеструю охапку возле куста, в тенек.

— Зачем столько набрала? На сено?

— Хату приберу. Мамка обрадуется.

Она встала за Юркиной спиной и при малейшем движении поплавка толкала его в плечо, будто он без нее не знал, когда надо тянуть.

— Отойди, — не вытерпел он.

Танюха отошла, обиженная. Сделала вид, что Юркино занятие стало ей не интересно… И вдруг как завопит:

— Юр-ка-а, ры-ы-ба!

Руки вскинула и с разгону — бултых!

— Стой! — подскочил Юрка, будто наступил на крапиву.

Но было уже поздно… От его красноперок только круги разошлись.

— Танька! Ты что — сдурела? То ж мои рыбины, привязанные!!

Она оторопела… Стояла по колена в воде — мокрая и растерянная.

— Твои?.. Почему… привязанные?

Мальчишке Юрка надавал бы тумаков. А что взять с бестолковой девчонки?.. Выдернул прутик. За ним потянулся куцый обрывок нитки.

— Вот… Ну чего лезла? Кто тебя просил?

Танька выбралась на берег. С ее платья текла вода.

— Я думала они… так. Я хотела… поймать, — оправдывалась она, выжимая подол.

— Думала, думала! Это тебе не бабочек в огороде ловить. Шла бы со своим бурьяном домой, так нет.

Танька чуть не плакала. Подняла цветы и медленно пошла к броду, — тоненькая, ровно лозинка. Даже не оглянулась ни разу.

Нечего больше было и Юрке делать на плесе. Таскать бубырей пропала охота. Досадуя на Таньку, он поплелся домой…

Но какой рыбак снова не попытает счастья на месте былой удачи? Наутро Юрка с прежним нетерпением прибежал к речке. Глядь — под косогором Танюха сидит. Откуда взялась? Как его опередила?.. Платьем закрыла ноги, положила голову на колени и смиренно так смотрит, старается угадать: сердится Юрка за вчерашнее или нет? Спешит его задобрить — протягивает на ладошке узелок с яблоко величиной:

— А я тебе коников наловила. Для красноперок… Не прогоняй меня. Помогать буду.

— Нашлась помощница. Хватит, напомогала уже.

— Не прогоняй. Я больше так не буду.

— Куда тебя денешь? Сиди, — простил ее Юрка. — Только тихо мне. Поняла?

Юрка закинул удочку. На крючке заплясал первый бубырь. Танюха обе ладони подставила, — только бы Юрка доверил ей опустить бубыря в банку. Он снял рыбешку с крючка, подал Танюхе. Она улыбнулась благодарно и сказала робким шепотком:

— Давай мно-о-го поймаем. А то мамке дуже хочется рыбы.

— Она просила?

— Она никогда не просит. Я и так знаю.

— Поймаем, — уверенно посулил Юрка.

Для тети Веры он ловил бы хоть весь день. Юрка жалел ее: она тяжело болела, неделями не вставала с постели. Юркина мать почти каждый день проведывала тетю Веру, помогала прибрать в хате, приготовить поесть, прополоть или полить грядки в огороде. У тети Веры была чахотка, и говорили, что долго ей не прожить. Она и сама это чувствовала. Юрка навсегда запомнил, как она лежала в хате, подложив под лопатки высокие подушки, и странным, пугающим был на ее лице горячий румянец. Больная и вдруг — румянец… Однажды она в отчаянии оттолкнула подушки, поднялась, причесала перед зеркалом длинные черные волосы, приложила к щекам ладони, точно хотела погасить жар, и сказала Юркиной матери: «Что-то тяжко мне, Людочка. Не доживу до конца войны, умру… На кого Танюху покину? — Она походила по комнате; склонив голову, остановилась у окна. — Если умру — приюти ее. Ладно? Тогда я буду спокойная». Так она говорила потому, что мужа своего, Таниного отца Семена Непораду, не надеялась дождаться домой: на второй месяц войны он пропал без вести. «Не надо так, Вера, не хорони себя, — сказала Юркина мать. — Вылечат тебя, вот увидишь. Прогонят немцев, придет опять наша власть, поедешь в городскую больницу, полечишься как следует. А мы это время поживем с Таней, в твоей хате. Все будет хорошо, вот увидишь». Хриплый, отрывистый кашель затряс тетю Веру, и она опять легла в постель, прикрыла рот полотенцем, а когда отняла его от губ, — на нем Юрка увидел кровь. «Ну вот, Люда… А ты говоришь — вылечат… Мне б хоч трошки еще пожить. Может, Семен мой найдется…»