Поэты пражского «Скита» - [88]

Читая приговор, незыблемый до боли,—

— Все мысли преградив и все пути.

А эта комната (палата, кабинет)…

— По-старому удушлив здесь порядок,

Как будто все — как было на земле.

Все так же воробьи судачат о тепле:

Как странно: больше воробьев не надо.

Тепла и неба тоже больше нет.

О, боль, о, удивленье без границ:

И я? Я — тоже? Тоже? Неужели?

И жалости неистовый прилив

К себе, к земле; но, руки опустив,

(— Они, как сердце, сразу опустели —)

Все вдруг понять и пасть покорно ниц.

1.5.1938. Рига «Вся моя жизнь»

ВЕСЕННЯЯ ТРЕВОГА

Как от берега мысли отчалили.

Я, в тревоге, осталась одна.

Только скука лилась опечаленно

В дождевую завесу окна.

Это — Муза Далекого Странствия

Покидала насиженный дом.

Пробуждала заглохшие станции

— Как свирелью — томящим свистком.

Отправлялась в далекое плаванье,

Под томительный шепот весны,

Покидая угарные гавани,

Оставляя тревоги и сны.

И, меня заразившая песнею,

С первой птицей звенела она —

— Что на свете всех весен чудеснее

Голубая земная весна.

МОЕЙ МАТЕРИ

Тихи и темноглазы облака;

Твои глаза еще темней и тише.

Я знаю, что дорога далека,

И даже ты мой голос не услышишь.

Я по ночам шепчу слова тебе,

Которых даже ты понять не сможешь;

Ты, в дыме верст, покорная судьбе.

Сама на сон ласкающий похожа.

И, как ребенок, я рассказываю сну.

Когда он низко голову наклонит,

Как ты приходишь в шорохе минут.

Кладешь на сердце теплые ладони.

Пусть стынут версты, пусть далек твой дом,

Я жизнь покорно, радостно приемлю,

Пока твоя любовь своим крылом

Мне осеняет эту землю.

1938

ПАМЯТЬ О ПРАГЕ

Туманный город серебристых башен,

Ласкающий, старинный, кружевной,

Как детство, в жадной памяти украшен

Почти немыслимой весной.

Его торжественны седые своды

И куполов зеленая парча.

Спеша, толкаясь, убежали годы,

Как школьники, в проулках топоча.

И в час бессонницы, взволнованный и гулкий,

Безмолвно вороша старинные листы,

Опять я огибаю переулки,

Пересекаю сонные мосты,

Чтобы, минуя площади и парки,

Тоску тугую утопив в слезах,

В тенистой нише, где-нибудь под аркой

Увидеть юности лукавые глаза.

«Вся моя жизнь»

Кирилл НАБОКОВ >*

ОХОТА

Я уплываю. Я вплываю в ночь

         охотником за птицами и снами, —

и мир дневной отступит тихо прочь,

         ночь длинной тенью ляжет между нами.

И тени, падая зигзагами, дрожат,

         и воет зверь, луной обрызган рыжей, —

голубоватый снег, и по снегу скользят

         упругие, оранжевые лыжи.

И птица раненая бьет крылом,

         роняя кровь, глотая иглы стужи, —

на белом снеге огненным пятном

         застыл предсмертный, изумленный ужас.

Снег бьет в лицо. Стремительно бегу,

         весь мир вокруг задохся в снежном плаче, —

и черной тенью, глыбами в снегу

         встают из леса сумрачные дачи.

Я возвращаюсь в полутьме домой,

         и мир дневной уже в окно стучится, —

и вот летит, подстреленная мной

на белом снеге, огненная птица.

«Воля России». 1931. № 1–2

«Ночь падает тяжелой гроздью звезд…»

Ночь падает тяжелой гроздью звезд,

а день гудками и стальным стенаньем,

и вянет мир веселых, нежных роз

от электрического тусклого сиянья.

Как двойственный понять союз,

двойного мира чуткое вращенье,

по небу черному бегущее виденье,

и плач, и смех, и шепот муз?..

«Воля России». 1931. № 1–2

ГРОЗА

Молчание перед грозой. И вдруг

             прорвавшееся оцепененье.

Так начинается. Так крепнет звук

             дождя. Так тенью

             все застилается вокруг.

И каплет с крыш. Растут бунты,

             и, соумышленница бури,

в дрожаньи капель проступаешь ты,

             предвестница грозы в лазури.

И хлещет ветер в темноте. Но вот

             желтеющее полыханье, —

дома, деревья, целый мир встает

             в мигающем, как сон, сознаньи.

Пока, шагая напролом,

             через мятущиеся своды

союзником не вступит гром

             нас обступающей свободы.

Тогда, ворвавшись в голоса,

             лиловой молнией отметин,

раздвинет гулом небеса

             идущее, как гром, столетье.

«Скит». I. 1933

ТВОРЧЕСТВО

Как он поет! Он хочет жить — восторг,

             он бьется ночью в облаке сирени;

дневные встречи, как безликий морг,

             где лишь неузнанные тени.

Вплывают звезды. Голубую горсть

             я зачерпну, я развернусь, я брошу, —

пускай летит, — лови, лови, мой гость,

             мою сияющую ношу.

И словишь ты. В раскрытое крыло

             душа метнется птицей и застынет.

и сквозь звенящее, морозное стекло

             ты пронесешься в звездную пустыню.

«Скит». 1.1933

«Шуршанье в кустах, и в прозрачном, как небо, пруде…»

Шуршанье в кустах, и в прозрачном, как небо, пруде —

шорох и колыханье.

Звездная ночь, она бьется в зеленой воде,

как мертвое воспоминанье.

И плещет о берег. И в омут кидаясь, как в сны,

в блаженное головокруженье,

из знойного плена дерев и весны

дрожащие падают тени.

Ленивой волною текут под откос,

в зеленую воду, и там замирая,

но снова и снова в шумящий хаос

из плеска воды, как из сна, возвращаясь.

Из сна возвращаясь… ты помнишь, тогда

такое ж струилось и гасло сиянье

из ночи разлуки… забудь… навсегда…

улыбка и музыка, и прощанье.

«Скит». III. 1935

«В зеркальных ледянистых лужах…»

В зеркальных ледянистых лужах

стояла темная вода,

а ночь была холодный ужас;

срывалась черная звезда

от гулких ливней и ветров