Поэты пражского «Скита» - [75]

И отстранив земное зло.

Он звонко простучал коллеге

Ответ в соседнее село.

И долго помнил ночью лунной,

Как плещет чуждая любовь,

Что пели провода, как струны,

Стекая в венчики столбов…

1934–1935 «Городской ангел»

ПРИГОРШНЯ ЗА ГРОШ

На лотках, на народном гуляньи.

Из-под кучи расшитых платков.

Розоватое зарево глянет,

Целый ворох стеклянных стручков.

На картоне, как будто — медали,

Эти пуговки с грядкою дыр.

Их разыщет из сказочной дали

Прискакавший на смертный турнир.

Будет долго искать по палаткам

Перероет тряпье и найдет

На железе, натянутом гладко, —

На груди этот ворох пришьет.

Леденцами они загорятся,

И ребенок, напавший на след,

Отстранит и шары и паяца

И отвяжет литой эполет.

Витязь, витязь, не торопитесь,

Там на площади, на краю,

Вам покажут, как дама и витязь

Обвенчались в рогожном раю.

И как пригоршни этих кружочков —

Этих пуговиц с ангельских лат,

Продевает красавица в мочки

И считает свой розовый клад.

Все сокровища этого мира

Мы на сердце своем унесем,

Приходите скорее с турнира

За моим деревянным конем.

1934–1935 «Ночные птицы»

РОЖДЕСТВО I

Под крышей стынущего дома

Сама почти что не жива,

Забвенья легкою соломой

Ты перекладывай слова.

Твои созревшие полеты

И прозвучавшие слога,

Как лучших фруктов позолоту.

Хранят до срока погреба.

Зима страницы залистает,

Зима забудет звонкий клад,

Когда на окнах зацветает

Тропический бесплодный сад.

Но вот в столовую метели

По очереди, по одной,

Под тающею пеленой

Пропустят срубленные ели.

На крест подножьем опираясь,

Они глядят, как из бумаг

Выходит легкий ватный заяц

И чей-то небывалый флаг.

И яблоки, вдыхая хвою,

Увидят снова между хвои.

Как встанешь ты почти живою,

Как воскресает голос твой.

Твой голос радостный и зримый,

Крылатый сбереженный стих,

Взлетает выше херувимов

На нитках бледно-золотых.

1934–1935 «Ночные птицы»

РОЖДЕСТВО II

Пахнет детство орехом в меду,

Пахнет детство эмалевой краской,

Рождество раскатилось на льду

И к дверям привязало салазки.

А сочельник в закрытых дверях

Тщетно скважину хочет расширить.

Там в гостиной серебряный прах

На почти изумрудной порфире.

Там в гостиной твой маленький брат

Станет рыцарем без посвященья,

Ты одна принимаешь парад,

Задыхаясь от восхищенья.

Но потом, заслонясь от огня,

Что играет на золоте брони,

Ты небрежно погладишь коня

И хлопушкой покормишь с ладони.

Ведь уже подсказали огни,

Что на завтра, на после обеда.

Хорошо бы сюда пригласить

Синеглазого сына соседа…

1934–1935 «Ночные птицы»

«За струнами бряцавших лир…»

За струнами бряцавших лир

Кружилась жизнь в шальной погоне,

Но окончательный свой мир

Ты помещала на ладони.

Мерцаньем невесомых доз

Вверяла радости бумаге,

А город цвел корзиной роз

И пыльным символом на флаге.

Пусть, облачно дыша вверху,

Вздымалось небо синим тентом.

Ты крылья клеила стиху

И обшивала позументом.

Строка к строке,

К вершку вершок,

Лазурь — тетрадная обложка,

И до ближайшего окошка

Летит бумажный петушок…

И свой тупой измятый клюв

Разбив, но все-таки прощая.

Он вспять печально обращает.

Крыло повесив и согнув…

1934–1935 «Ночные птицы»

В БОТАНИЧЕСКОМ САДУ

Сквозь стекла осеннее солнце греет,

Под куполом из стекла

Виктория Регия в оранжерее

Бережно расцвела.

Плотами ложатся на глади листья,

И плотно, как на века,

К воде прилегла снеговая пристань

Расщепленного цветка.

Сквозь тропики стынущего сада,

Читая дощечки мельком,

Торопишься ты и становишься рядом

С Дюймовочкиным цветком.

Пускай на столетниках ждут бутоны,

А на бессмертниках — тлен,

Тебе не удастся проплыть затоны

И ботанический плен.

Пускай твое сердце почти не дышит,

Рука прилегла к стеблю,

Зовут горожан голубые афиши

Опять к твоему кораблю.

Лишь ночью остынут повсюду стекла,

И, не дождавшись чудес,

Уходит толпа через пыльный и блеклый

Перегороженный лес.

И ветки вздохнут облетевшей мимозы,

И дружно ударят в окно

Откуда-то сверху китайские розы

С альпийскими заодно.

И руки, как весла, и весла, как крылья.

Под листьями нету дна.

Из белой магнолии плещет мантилья,

И ты отплываешь одна.

Виктория Регия — белый остров

От берега за версту.

Но все исполняется точно и просто,

Когда чудеса в цвету.

Лишь сторож в углу, заметая билеты,

Как синие лепестки,

Увидит в саду небывалое лето

И две разведенных руки.

И, отправляясь к воротам в сторожку,

Отметит, что расцвели

Сегодня на клумбах и на дорожках

Все чудеса земли.

1934–1935 «Ночные птицы»

«Солнце, солнце — вопрос ребром…»

Солнце, солнце — вопрос ребром,

Я встаю, оттолкнув тревогу…

Туфли, шитые серебром,

Голубые, на босу ногу.

И веселый этот халат.

Самый мягкий, самый веселый,

Где гирлянды цветов скользят

В отворотах и по подолу.

Солнце, солнце — вопрос ребром…

Значит, снова и что есть силы…

Словно лира, высокий дом,

И, как струны, поют перила.

Словно лира — окно во двор,

Словно струны — плетенье рамы,

И, как пенье, летит разговор

Снизу белыми голубями.

Значит, снова на половик

Из дверной сияющей щели

Проскользнет, расцветая вмиг,

То письмо, что я жду недели.

Солнце, солнце, значит, опять.

Значит, снова и что есть силы

Нужно верить и отстранять

Подоконники и перила…

1934–1935 «Ночные птицы»

«В серебре, в серебре, в серебре…»

В серебре, в серебре, в серебре

И ресницы, и кудри, и плечи.

В сквере, как на монетном дворе,

Снег чеканит счастливые встречи.

Мы сегодня один на один,