Поэты пражского «Скита» - [72]

Наше счастье со столовой ложки

Ты, зажмурясь, торопливо пьешь.

И припомнив, как страницы пели:

— Ночью все игрушки оживут, —

Улетаешь снова из постели

По ночам на несколько минут. —

Чтоб, стучась в потухшие витрины —

В ледяной непроходимый лес, —

На бумаге глянцевитой стынуть

Посреди покинутых чудес.

И стыдясь, что у тебя короче

Волосы, чем думал Андерсен, —

На листках смешной и взрослый почерк

Ты стряхнешь испуганно с колен.

1932

ПАРАД ИГРУШЕК

В Нюренберге — парад игрушек.

Из заветного склада фабрик

Темной ночью в сияньи пушек

Выплывает смешной кораблик.

Плющ бежит по стенам коврами,

В лебедином изгибе крыши. —

Вот Щелкунчик идет за вами,

Покоренные в сказке мыши.

Он, как прежде, смешон и робок,

Он — влюбленный и виноватый.

Из картонных длинных коробок

Салютуют ему солдаты.

О, как звонки опять доспехи!

Флаги вскинуты над толпою.

И Щелкунчик грызет орехи

С позолоченной скорлупою.

Чтобы видеть парад игрушек —

За туманною паутиной

В небе детские стынут души,

Как в сочельник перед витриной.

И в раскрашенных пестрых толпах,

В самой гуще живого роя.

Убежавшего с книжной полки.

Узнают своего героя.

И простершая словно руки

(Как когда-то под елкой дома) —

После долгой земной разлуки

Я близка ему и знакома.

……………………………

Только дети вернулись поздно.

Слишком много пустых скорлупок.

И хрустят, рассыпаясь, звезды

У спасительных белых шлюпок.

СОЧЕЛЬНИК

Падали полки, дрожали двери,

Площадь кружилась от урагана —

В белый сочельник томились звери

За занавескою балагана…

Дули мартышки на голые лапы,

Ждали вестей с четырех окраин,

Клоуны ловко ловили шляпы,

И на балкончике стыл хозяин.

Публика нынче в домах за столами.

За долгожданной рождественской снедью.

Некому, некому, дети, с вами

Выйти на площадь в гости к медведю.

В розовых каплях угасли свечи.

Елки теряли покорно сласти.

Синие звезды газовой печи

Падали жаром в резные ясли.

А в балагане львица-калека.

Тесно свернувшись под вой метели,

Снова увидела сад Гагенбека

И купола на дворцах Чинизелли.

1931

ВИФЛЕЕМ

Каждый год в музее городском,

Каждый год в одно и то же время,

Вспыхивает свет под потолком

За стеклом в картонном Вифлееме.

          Только серебристый часовщик,

          Что вытачивал дома и стадо,

          Видит улыбающийся лик

          В глубине за снежною оградой.

В залах проверяют сторожа

Все замки и засыпают поздно.

— И тогда, беспомощно дрожа,

Вспыхнут бертолетовые звезды.

          По аллеям, мимо тростника,

          Охрою покрытые верблюды

          Снова через годы и века

          Семенят за путеводным чудом.

В городе угасли фонари.

На деревьях стаяли огарки.

И во сне доверчиво цари

Выбирают лучшие подарки.

И не зная, как доступна цель

В этом доме, в этом переулке,

Через настоящую метель

Повторяют старые прогулки.

И пускай на целые века

По дороге снова заблудились,

Потому что нет часовщика,

И часы в домах остановились.

          Все стихи свои перелистав,

          В облачных горбах с земною кладью,

          Свой небесный драгоценный сплав

          Прикрывают бережно тетрадью.

1932

ВЕСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА

На учете: поэты и птицы.

Спят всю зиму, укутаны ватой.

Лишь весной подымает ресницы,

Пробуждаясь, последний глашатай.

В марте спрос на мечту необъятен.

Делят город по спискам на части

И уже раздают с голубятен

В синих термосах песни и счастье.

В полумраке земного гаража —

Корабли, оснащенные раем…

Люди, люди, у нас распродажа,

Мы последние, мы вымираем.

Насыщайтесь тоской поскорее,

Разбирайте любовь по котомкам,

Стройте замки-оранжереи

Нашим бледным бескрылым потомкам.

Чтобы дети узнали от взрослых,

Что потеряно некогда ими,

Видя птиц, что уже безголосы,

И поэтов — глухонемыми…

Ставьте радиоусилитель

На скворешни и на костелы,

И пусть водит по скверу учитель

В чинных парах воскресные школы.

Пусть, ломая границы тиража,

Разлетаются наши сонеты…

Души, души, у нас распродажа,

Мы последние птицы-поэты.

1931 «Скит». II. 1934

МУЗЕЙ СТИХОВ

Последние года для песен и затей!

Как близок срок, когда, почуяв это,

Откроют где-нибудь за городом музей

Поклонники последнего поэта.

Пивная, ресторан и гладкое шоссе.

Фотограф успевает еле-еле…

Там в первый год перебывают все —

Наверное — весной, наверное — в апреле.

Ты слышишь, сторожа бессмысленно поют,

Скандируя неверно строфы,

Как был потерян в небесах маршрут

По деревням и от вершин Голгофы.

Все реже светом зданье залито.

Взошла трава на лестницу пустую.

Пройдут года, и не придет никто,

Хоть город подойдет вплотную.

И незаметно сдвинутся века

Над тусклыми зеркальными шкафами.

Как выдохлась старинная тоска

По каталогам с четкими графами!

В музее залы навсегда тихи,

Над люстрами вздыхает паутина.

Приколоты, как бабочки, стихи,

Под каждой строчкой блестки нафталина.

И здесь лежат в заброшенной тиши.

Построенной мечтою суеверья,

Источенные карандаши

И ржавые расщепленные перья.

Привычно эту рухлядь сторожа,

Склонясь в углах от скуки и бессилья,

В музее всюду дремлют сторожа,

По форме вытянув линяющие крылья.

1929

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Трамвайных рельс звенящие поводья

Стянули ночь, попарно разобрав.

И город собирается в угодья

Сквозь шелест рощ и черноту дубрав.

Как в тарантасе белоснежным цугом,

И в кожаной качаясь тесноте,

Больные души говорят с испугом,

Что мы от звезд уже в полуверсте.

Проселочная млечная дорога