Поэты пражского «Скита» - [60]

              Строго щурится вниз;

Он молод и есть у него своя Мери —

              Очень юная мисс.

А сам председатель поэмами Шелли

              Занят. Скучно судье —

Он знает, тебя ожидают качели,

              По такой-то статье.

И пусть развивает бульварную повесть

              Высохший прокурор.

Но только твоя не смущается совесть —

              Ты убийца и вор.

Ты запахи знаешь железа и крови.

              Смерть тебе не страшна.

И вот произносит, не дрогнув: «Виновен»,

              Розовый старшина.

Присяжных ждут дома веселые дети.

              Ужин, туфли, камин…

              «Именем…» — в черном берете —

Милорд-председатель… Аминь.

4

Утро дохнуло хладно и робко.

              В парках крики грачей.

Штопоры дыма вынули пробки

              Из дремавших печей.

Ветер над Темзой простыни ночи

              Разрывает в клочки.

Тлеют в руках идущих рабочих

              Сигарет огоньки.

Солнце в тоске об острые крыши

              Раздробило кулак.

Там над тюрьмою реет и пышет

              Черный бархатный флаг.

Пусть золотыми стали решетки,

              И согнуть их легко.

Он полыхает, мрачный и четкий.

              Высоко, высоко.

Траурный парус в розовом море.

              Гаснут солнца лучи…

А в недоступном им коридоре

              Зазвенели ключи.

Виселица готова для вора

              За тюремным двором.

В камеру вносит сгорбленный сторож

              Сытный завтрак и ром.

Мухи доели соус на блюде,

              Жир застыл на ноже…

И пред тобою бледные люди

              Дверь раскрыли уже.

Старенький пастор пухлой рукою

              Крест тебе протянул.

Джон, ты выходишь, Джон, ты спокоен.

              Ты на небо взглянул.

Быстро несет взволнованный ветер

              Круглые облака…

Как хорошо живется на свете —

              Ты свалял дурака!

Что ж, закури. Четыре ступени —

              Вся дорога к петле…

От облаков лохматые тени

              Проползли по земле…

Ты окурок отбросил неловко.

              Взвыли глотки фабричных труб…

              В намыленной веревке

Оскалил зубы труп.

5

Грубый гроб. Погребальные дроги.

Двор тюремный толпой окружен.

Ты уже не собьешься с дороги…

              До свидания, Джон!

«Воля России». 1930. № 7

Надвигается осень. Желтеют кусты

Надвигается осень. Желтеют кусты.

И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается с горя. А ты

Простодушно хранишь мотыльковое счастье.

Человек начинается с горя. Смотри,

Задыхаются в нем парниковые розы.

А с далеких путей в ожиданьи зари

О разлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается… Нет. Подожди.

Никакие слова ничему не помогут.

За окном тяжело зашумели дожди.

Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы.

Расплываются в памяти бледные страсти —

Эти бедные бури в стакане воды.

И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается… Кратко. С плеча.

До свиданья. Довольно. Огромная точка.

Небо, ветер и море. И чайки кричат.

И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги.

Расстоянье уже измеряется веком.

Разноцветное счастье свое береги, —

Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой,

Белоснежное горло как голубь застонет,

И полярная ночь поплывет над тобой,

И подушка в слезах как Титаник потонет…

Но уже, погружаясь в арктический лед,

Навсегда холодеют горячие руки.

И дубовый отчаливает пароход,

И качаясь уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след.

Как тогда… Но я вижу, ты все позабыла.

Через тысячи верст и на тысячи лет

Безнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и все. Только темные слухи про рай…

Равнодушно шумит Средиземное море.

Потемнело. Ну, что ж. Уплывай. Умирай.

              Человек начинается с горя.

«Современные записки». 1932. № 49

МОЛЧАНИЕ

Все это было. Так же реки

От крови ржавые текли, —

Но молча умирали греки

За честь классической земли.

О нашей молодой печали

Мы слишком много говорим, —

Как гордо римляне молчали,

Когда великий рухнул Рим.

Очаг истории задымлен,

Но путь ее — железный круг.

Искусство греков, войны римлян

И мы — дела все тех же рук.

Пусть. Вечной славы обещанье

В словах: Афины, Рим, Москва…

Молчи, — примятая трава

Под колесом лежит в молчаньи.

«Новоселье». 1942. № 5

Эмилия ЧЕГРИНЦЕВА >*

ПОСЕЩЕНИЯ Стихи 1929–1936 [97]

«Ближе утро. Нехотя и вяло…»

Ближе утро. Нехотя и вяло

разжимает руки темнота.

Я лежу в тенетах одеяла.

Отлетает робкая мечта.

Стрелки прикоснутся к сновиденьям,

будто два отточенных меча,

и ресниц испуганные тени

оттолкнет зажженная свеча.

Догорят в бушующей спиртовке

голубые искорки планет,

и вползет в окно мое неловкий,

пряным кофе пахнущий рассвет.

Возвратятся мелкие заботы

под родной, гостеприимный кров,

и вода змеиным оборотом

смоет с плеч тугие крылья снов.

Вот и день. И утренняя сажа

понемногу гуще и темней.

Нет, судьбы мне снова не предскажут

ледяные звезды на окне.

БЕССОННИЦА

Из улицы в улицу — вброд —

бродить без расчета, без меры;

и прошлое в ногу идет,

как тонкая тень Агасфера.

До звезд завивает спираль

сухая и пьяная вьюга.

Бессонная ночь, не пора ль

с тобою расстаться, подруга?

И город, оседланный мглой,

уныло плетется к рассвету.

О, что бы присниться могло

за время напрасное это?

Желтеет измятый восток.