Поэты пражского «Скита» - [59]

О, бедная! о, мертвая душа!

Попробуй-ка, — воскресни…

«Воля России». 1929. № 8–9

РАЗЛУКА

Летят скворцы в чужие страны.

Кружится мир цветущий наш…

Обклеенные чемоданы

Сдают носильщики в багаж.

И на вокзалах воздух плотный

Свистки тревожные сверлят.

И, как у птицы перелетной,

У путников застывший взгляд.

И мы прощаемся, мы плачем,

Мы обрываем разговор…

А над путями глаз кошачий

Уже прищурил семафор.

Уже взмахнул зеленым флагом —

В фуражке алой — бритый бог…

И лишь почтовая бумага

Теперь хранит следы тревог.

И в запечатанном конверте,

Через поселки и поля,

Несут слова любви и смерти

Размазанные штемпеля.

И мы над ними вспоминаем

Весенний вечер, пыльный сад…

         И под земным убогим раем —

         Великолепный видим ад.

«Воля России». 1929. № 8

ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ — «ЖЕМЧУГА»

Из детских книг заимствованный мир,

Торжественный, таинственный и пестрый:

Салют из двух заржавленных мортир,

На горизонте неизвестный остров.

И добродушно-алчный капитан

Считает яркие платки и бусы.

Все для детей: он не бывает пьян,

И никогда он не страдает флюсом.

Но мы растем, и этот мир растет,

Под теми же, что в детстве, именами,

Уж бриг не тот и океан не тот, —

Тропические будни перед нами.

Пускай грохочет театральный гром,

И пусть цветут коралловые рифы, —

Здесь так же жадно пьют дешевый ром

И так же умирают здесь от тифа.

Пусть рыбаки с лицом темней олив

Еще живут старинной рыбной ловлей,

Но шхуна, заходящая в залив, —

Простая бакалейная торговля.

И, как у нас, в дремучих кабаках

Хмелеют краснорожие матросы,

И треплются в мозолистых руках

Островитянок масляные косы.

А пальмы романтически шумят

И слушают над влажной грудью мола,

Как ночью волны черные гремят.

Как страстно шепчутся любовь и доллар.

О, легче бредни юности забыть.

Нам никогда не петь, вися на вантах,

И никогда счастливыми не быть,

Как были дети капитана Гранта.

Мы выросли из зарослей лиан,

О путешествиях мы больше не мечтаем.

О жизни волооких таитян

В энциклопедии мы лучше прочитаем.

Под пальцами страницы шелестят

Холодные, как свежие простыни.

На них невыразительно грустят

Слова сухие, как песок пустыни.

Но я над ними вздрогну и замру

В благословенном головокруженьи,

Почувствовав знакомую игру —

Волшебную игру воображенья…

Прага, 1930 «Неделя Týden». 17.V.1930. № 59

ИЗ ПОЭМЫ — «СУД»

Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

Матфей, 7 глава, 1–2 ст.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В газетном отчете все пропустили…

              Гасли угли зари.

По темной дороге ночь покатили

              Шины и фонари.

С холодного неба трепетно били

              Тучи блещущих пуль.

Ты, скорчившись, мчался в автомобиле.

              Сжав танцующий руль.

Ревели колеса крепче и крепче —

              Выл под ними весь мир.

Ты слушал, как сзади дышит и шепчет

              Мертвый твой пассажир.

Затылок и спину даже сквозь шторы

              Жгли пустые глаза.

Но вот и обрыв. Затихли моторы.

              Взвизгнули тормоза.

Ты верной рукой зажег папиросу,

              Лег на кузов плечом.

Скрипя, поползла машина к откосу.

              Грянул в пропасти гром.

И облако сразу звезды задуло.

              Стихло эхо. Ни зги.

Лишь ветер наводит черное дуло

              На твои шаги…

2

Матросы грустную песню пели.

              Пыхтел табаком трактир.

Ты пил четвертую пинту эля

              И резал голландский сыр.

Как гончие, в небесах бежали

              Недели. Но таял след.

Хоть в каждой ратуше и держали

              Расплывшийся твой портрет.

Острил кабатчик. Стучали двери.

              И карты сдавал галдеж.

Сейчас вернется красотка Мери,

              И с нею ты спать пойдешь.

И все тревоги забудешь с нею.

              Она тебе сварит чай.

А рано утром ты ей гинею

              Подаришь, сказав: «Прощай.

Я этой ночью уже в Париже.

              Полгода меня не жди…»

Но что с ней входит за шкипер рыжий,

              С медалями на груди?

Огнем горит на лице сожженном

              Пушистая борода.

Лепечет Мери: «Я вижу Джона…

              Пожалуйте, сэр, сюда…»

Она садится. Блестит колено,

              Заштопанное кружком.

А ты, как следует джентльмену.

              Знакомишься с моряком.

«О, из Бомбея до нас не близко…»

              Порхают в дыму слова.

И ты стаканами глушишь виски,

              И кружится голова.

Растут, качаясь, из трубки стебли —

              Лиловый тюльпан расцвел…

Плывут в тумане густом констебли —

              Под ними волнами пол.

Бегут. А шкипер встает устало:

              «Он пьян совсем, господа…»

Кружась, на стол залитый упала

              Привязанная борода.

3

Над морем голов колыхаются важно

              Белые парики.

На плюшевых стульях двенадцать присяжных —

              Лорды и мясники.

Небритый, глаза помутнели от муки, —

              Ты затравленный волк.

Теперь ты попался в умытые руки

              Исполнявших свой долг.

Их лица, как лики святых на иконах,

              Речи их, как псалмы, —

Но странно подобны их своды законов

              Темным сводам тюрьмы.

Один, как в концерте, с улыбкой невинной

              Пальцем стукает в такт.

Пока оглашают убийственно длинный

              Обвинительный акт.

Другой притворяется и лицемерит.