Поэты «Искры». Том 2 - [7]

У него — портрет того же;

У меня — Елена имя,

У него — Елена тоже,

У него все лица также,

Как в моем романе, ходят,

Пьют, болтают, спят и любят…

Наглость эта превосходит

Меры всякие… Вы, боги,

Справедливы были вечно,

И за это преступленье

Вы накажете, конечно».

Смертный смолк… Вот спорят боги,

Шум и говор окрест трона,

Наконец громовый голос

Раздается Аполлона;

«Мы с сестрой своей Минервой

Так решили, смертный! Право

Твое дело, и наказан

Будет недруг твой лукавый.

И за то он, нашей властью,

На театре будет вскоре

Роль купца играть немую

Бессловесно в „Ревизоре“.

Ты же — так как для романа

У тебя нет вновь сюжета —

На казенный счет поедешь

Путешествовать вкруг света.

Верно, лучшее творенье

Ты напишешь на дороге.

Так решаем на Парнасе

Я, Минерва и все боги».

1860

164–166. КОНКУРСНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ НА ЗВАНИЕ ЧЛЕНА ОБЩЕСТВА ЛЮБИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ СЛОВЕСНОСТИ [32]

1. ВО СНЕ

       В полдневный жар на даче Безбородко

С «Беседой Русскою» лежал недвижно я.

       Был полдень жгуч, струился воздух кротко,

                         Баюкая меня.

       Лежал один под тенью я балкона,

       Немая тишь сковала всё кругом,

       И солнце жгло отвесно с небосклона —

                         И спал я мертвым сном.

       И снилось мне — большое заседанье

Любителей Словесности в Москве,

В кафтанах, в охабнях — творящих заклинанье

                         Журналам на Неве.

Пред капищем славянских истуканов

Там Лонгинов могилу мрачно рыл:

Да лягут в ней Елагин, Селиванов —

                         Ликуй, славянофил!

Тогда зажглась в душе моей тревога,

И в полусне прозрела мысль моя,

И видел я, что за два некролога

                         Там в члены выбран я.

2. НАЯВУ

Я трепетал,

Как говорил,

Явившись в зал,

Славянофил.

Я изнывал

От ног до плеч,

Как он читал

Собратьям речь.

Я тосковал

И тер свой лоб,

Как он строгал

Европе гроб,

Как Запад клял,

И мудр и строг,

И прославлял

Один Восток.

И тех идей

Водоворот

В душе моей

Переворот

Тогда свершил,

К Москве свой взор

Я устремил,

Поддевку сшил

И стал с тех пор

Славянофил!

3. МОСКОВСКАЯ ЛЕГЕНДА XIX ВЕКА

Друг друга любили они с бескорыстием оба;

Казалось — любви бы хватило с избытком до гроба!

Он был Славянин — и носил кучерскую поддевку,

А ей сарафан заменял и корсет, и шнуровку.

То платье обоим казалось и краше, и проще,

И в нем они вместе гуляли по Марьиной роще.

Читал он ей Гегеля, песни Якушкина, сказки,

Цалуя то в губки, то в щечки, то в синие глазки.

И в ней развивал он вражду к молодым либералам,

К прогрессу, к Европе, ко всем не московским журналам.

Он ей по-французски болтать запретил совершенно,

И с ней о народности он говорил вдохновенно.

Суровый завет для нее был тяжелой веригой,

Но Кирша Данилов у ней был настольною книгой.

Так дни проходили — их счастье всё шире да шире,—

Казалось, четы нет блаженней, довольнее в мире.

Но счастья лучи не всегда одинаково жарки.

Ужасную весть от соседней болтуньи-кухарки

Узнал Славянин, весь исполнен грозы и испуга,

Что носит украдкой корсет с кринолином подруга!

Узнал — не спасла, не пошла, верно, впрок пропаганда,—

Что ночью Славянка… читает романы Жорж Занда.

Узнал он и, верный принци́пу московских собратий,

Любовь свою предал всей силе суровых проклятий.

Угрюмо и мрачно всегда проходил он Лубянкой,

Страшась повстречаться с коварною псевдославянкой.

Друг с другом навеки они так рассталися оба,

А счастья, казалось, обоим хватило б до гроба!

1860

167. НАД УРНОЙ

Ах, неужель ты кинул свет,

         Хозяин мой седой?

Таких людей уж больше нет

         Под нашею луной.

Ты состояние с трудом

         Всю жизнь свою копил,

У Покрова́ построил дом,

         А в дом жильцов пустил.

С процентом скромным капитал

         Пуская частно в рост,

Раз в год ты нищим помогал,

         Ел постное весь пост.

Умел узнать ты стороной,

         Кто деньги занимал,

И ежедневно на Сенной

         Сам мясо покупал.

Хотя ты был не из числа

         Чувствительных сердец,

Но от тебя не ведал зла

         Домовый твой жилец.

До самой смерти неженат

         И чужд семейных уз,

Носил ты ватошный халат

         И плисовый картуз.

Ты сам себе приготовлял

         Лукулловский обед:

Картофель с свеклою мешал

         В роскошный винегрет.

Без темных дум, без тайных мук

         Добрел до поздних лет;

Всегда с тобой был твой чубук

         И вязаный кисет.

С чухонцем дворником был строг,

         Журил его слегка;

Ходил ты изредка в раек

         Смотреть «Жизнь игрока».

Порою, чтоб себя развлечь,

         Ты почитать любил:

Тобой прочитан был весь Греч

         И Зотов — Рафаил.

Я на потухший твой закат

         Без слез смотреть не мог,

Как, сняв свой ватошный халат,

         Ты в гроб сосновый лег.

С тех пор как ты покинул свет,

         Я всё твержу с тоской:

«Таких людей уж больше нет

         Под нашею луной!»

<1861>

168. ПРОВИНЦИАЛЬНЫМ ФАМУСОВЫМ

Люди взгляда высшего,

Книг вы захотите ли!

Пусть для класса низшего

Пишут сочинители.

Для чего вам более

Всё людское знание?

Не того сословия —

Чтоб читать издания!

Нынче — травля славная,

Завтра — скачка тройками;

То обед, где — главное —

Угостят настойками.

То к родне отправишься,

С дворнею — мучение…

Ясно, что умаешься,—

Тут уж не до чтения.

Пусть зубрят приказные

Те статьи ученые,

Где идеи разные