Поэты «Искры». Том 1 - [33]

Тебя зовет твой Телемак!

О муж Аско́ченский, поведай,

Как веселиться должно мне».

И сел «Домашнею беседой»

Питать свой дух наедине.

К занятью этому привычный,

Что нужно — тотчас я нашел:

Прочел «Словарь иноязычный»

И «Блестки с изгарью» прочел;

Нашел статеечку «За чаем»,

Прочел внимательно сейчас

И порешил: теперь мы знаем,

Что позволительно для нас.

«Не загрязнюсь в житейском море! —

За чаем провещал сей муж.—

И не пойду смотреть Ристори

(Она уехала к тому ж).

Она беснуется в Медее…

А Майерони-Олоферн

И остальные лицедеи

Суть скверна хуже всяких скверн.

Васильев, Щепкин и Садовский!

Вас избегаю, как огня…

Ваш этот Гоголь, ваш Островский

Страшнее язвы для меня.

Пусть весь театр в весельи диком

Кричит и воет: Тамберли-и-к! —

При встрече с вашим Тамберликом

Стыдом зардеется мой лик.

А эти нимфы… эти… эти…

Розатти, Кошева… Но нет!

Нет! Ни полслова о балете…

Стыжусь… я сам люблю балет!»

Артистов всех одним ударом

При мне Аско́ченский сразил;

Но пред красавцем Леотаром

Свою нагайку опустил.

Как бы в одном театре-цирке

Найдя свой высший идеал,

Для Леотара ни придирки,

Ни резких слов он не сыскал.

И понял я, что боги дали

Обоим одинакий дар

И что Аско́ченский в морали —

То, что в искусстве Леотар.

Как Леотар, спокойно-важен,

Сперва качается, плывет…

И сразу в два десятка сажен

Отмерит в воздухе полет;

Так и Аско́ченский смиренный

Поет природу, свод небес

И вдруг накинется, надменный,

На человечность и прогресс.

Как Леотар, в трико прозрачном,

Один, свободней всех одет;

Так наш Вельо, в изданьи мрачном,

У нас один анахорет.

Умея падать без увечья,

Витают оба высоко:

Тот в хитрых хриях красноречья —

А этот в розовом трико.

Кто б ни был ты, читатель, ведай,

Что Леотар один — артист

И что с «Домашнею беседой»

Тебе не страшен общий свист.

В дни девятнадцатого века —

Разврат сердец, страстей пожар —

Лишь два осталось человека:

Аско́ченский и Леотар!

1861

44. СТАНСЫ НА БУДУЩИЙ ЮБИЛЕИ БАВИЯ (САМИМ ЮБИЛЯРОМ СОЧИНЕННЫЕ)

Друзья, в мой праздник юбилейный,

С погребщиком сведя итог,

Я вас позвал на пир семейный —

На рюмку водки и пирог.

Но чтоб наш пир был пир на диво,

На всю российскую семью,

Стихами сладкими, игриво,

Я оду сам себе спою.

Без вдохновенного волненья,

Без жажды правды и добра

Полвека я стихотворенья

На землю лил, как из ведра.

За то Россия уж полвека —

С Большой Морской до Шемахи —

Во мне признала человека…

Производящего стихи.

Литературным принят кругом

За муки авторских потуг,

И я бы Пушкина был другом,

Когда бы Пушкин был мне друг.

Но в этот век гуманных бредней

На эту гласность, на прогресс

Смотрю я тучею последней

Средь прояснившихся небес.

Я — воплощенное преданье,

Пиита, выслуживший срок,

Поэтам юным — назиданье,

Поэтам в старчестве — упрек.

Я протащил свой век печальный,

Как сон, как глупую мечту,

За то, что тканью идеальной

Порочил правды красоту.

За то, что путь я выбрал узкий

И, убоясь народных уз,

Писал, как русский, по-французски,

Писал по-русски, как француз.

Не знал поэзии в свободе,

Не понимал ее в борьбе,

Притворно чтил ее в природе

И страшно чтил в самом себе.

За то, что в диком заблужденьи,

За идеал приняв застой,

Всё современное движенье

Я назвал праздной суетой.

За то, что думал, что поэты

Суть выше остальных людей,

Слагая праздные куплеты

Для услаждения друзей.

О старички, любимцы Феба!

Увы! рассеялся туман,

Которым мы мрачили небо;

Стряхнем же с лиц позор румян,

Язык богов навек забудем

И, в слове истину ценя,

Сойдем с небес на землю, к людям,

Хоть в память нынешнего дня.

1861

45. ЭПИТАФИЯ БАВИЮ

Судьба весь юмор свой явить желала в нем,

Забавно совместив ничтожество с чинами,

Морщины старика с младенческим умом

И спесь боярскую с холопскими стихами.

1861

46. СЛОВО ПРИМИРЕНИЯ (МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИСТОРИИ РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ С ЭЛЕГИЯМИ И ПЛЯСКОЮ)

Ах! было время золотое,

Когда, недвижного застоя

И мрака разгоняя тень,—

Прогресса нашего ровесник,

Взошел как солнце «Русский вестник»,

Как в наши дни газета «День».

Ах! были светлые года!

Ах! было времечко, когда

У нас оракул был московский…

В те дни, когда Старчевский стал

Свободный издавать журнал

И в нем посвистывал Сенковский…

То были времена чудес:

Носился в воздухе прогресс,

Упал «Чиновник» и «Тамарин»

И уж под бременем годов

Вкушал плоды своих трудов

В смиренном Карлове Булгарин.

И как Москва в свои концы

Чертоги, храмы и дворцы

Победоносно совместила,

Там в «Русском вестнике» одном

Себе нашла и кров и дом

Литературы русской сила.

Сверкала мудрость в каждой строчке;

Все книжки были как веночки

Из ярких пальмовых листов

И лепестков душистой розы —

Из Павлова изящной прозы

И нежных Павловой стихов.

Вдруг журналистики Юпитер,

Во ужас повергая Питер,

Посредством букв X., Y., Z.

Как шар, попавший прямо в лузу,

Вооруженную Медузу,

Малютку гласность вывел в свет.

Вдруг, всю Россию ужасая,

Пронесся воплем в край из края

До самых отдаленных мест

Литературно-дружным хором —

И грянул смертным приговором

Противу Зотова протест.

Писавший спро́ста, без расчетов,

Склонил главу Владимир Зотов;

Да как же не склонить главы:

Чуть список лиц явился первый,

У Зотова расстроив нервы,

Вдруг — дополненье из Москвы!

Кто не участвовал в протесте?

Сошлись негаданно все вместе:

«Гудок» с «Журналом для девиц»,

Известный критик Чернышевский

И рядом с ним Андрей Краевский…