Поэты и убийцы - [31]

— Похоже, в этом уезде много буддистов. На одной улице я заметил с полдюжины буддийских храмов, но нашел время заглянуть только в один, в храм Тонкого прозрения. К какой ветви буддизма он принадлежит?

Могильщик окинул его взглядом своих глаз навыкате, которые теперь приобрели странный красноватый блеск.

— Ни к какой. Там обнаружили, что кратчайший путь к высшей истине находится в самом человеке. Чтобы узнать, где и как искать его, не нужен Будда. В этом храме нет ни пышных алтарей, ни святых книг, ни шумных религиозных обрядов. Это тихое место, и я всегда там останавливаюсь, когда прихожу сюда.

— Послушайте, Могильщик! — воскликнул академик. — Тут Чан сказал мне, что его стихотворения с годами становятся все короче! Пожалуй, это закончится тем, что он придет к двустишиям, в точности как вы!

— Ах, если бы я только мог! — с легкой завистью проговорил придворный поэт, щеки которого раскраснелись.

Судья подумал, что Чан переносит опьянение хуже, чем академик, чье бледное лицо с тяжелой челюстью было таким же непроницаемым, как всегда. Качая головой, поэт продолжил:

— На первый взгляд ваши строки кажутся банальными, Лу, иногда даже создается впечатление, что они не имеют смысла! И все же их никак не удается выбросить из головы, пока однажды вдруг не приходит понимание, о чем они. Я хочу поднять особый тост за нашего великого поэта, мастера двустиший!

После того, как все опустошили свои кубки, придворный поэт добавил:

— Теперь, когда, так сказать, весь зал в нашем распоряжении, почему бы вам, Лу, не расписать для нашего хозяина ширму, а? Чтобы ваша несравненная каллиграфия компенсировала ему все пропущенные тосты.

Уродливый монах поставил свою чашу.

— Избавьте меня от вашего легкомыслия, Чан, — холодно сказал он. — Я серьезно отношусь к своему делу.

— Хо-хо, Могильщик! — закричал академик. — Мы не примем ваших отговорок. Вы просто не решаетесь расписать ширму, потому что чересчур много выпили. Могу биться об заклад, что вы уже еле на ногах держитесь! Давайте, сейчас или никогда!

Придворный поэт расхохотался. Не обращая на него внимания, Могильщик негромко сказал судье:

— Положить эту большую ширму на пол будет непросто, ведь слуги все еще в смятении. Если вы раздобудете лист бумаги, я напишу стихотворение для нашего хозяина здесь, за столом.

— Ладно же! — сказал ему академик. — Мы великодушны. Раз вы слишком пьяны, чтобы писать свои гигантские иероглифы, мы позволим вам отделаться одной крошечной надписью. Ди, прикажите слугам, чтобы принесли тушь и бумагу!

Двое слуг убрали со стола, а вскоре явилась служанка с рулоном чистых листов бумаги и подносом с письменными принадлежностями. Судья Ди выбрал толстый белый лист размером пять чи на два и развернул его на столе. Могильщик тем временем растирал тушь и что-то шептал, шевеля толстыми губами. Когда он взял кисть для письма, судья положил руки на верхний край бумаги, чтобы она не уползала и не сворачивалась.

Могильщик поднялся. Одно короткое мгновение он смотрел на бумагу, а затем его рука пришла в движение, и Лу написал две строки, причем на каждую потребовалось одно-един-ственное движение, быстрое и точное, как удар хлыста.

— О Небеса! — воскликнул академик. — Это именно то, что древние называли вдохновенным письмом! Не могу сказать, что я очень впечатлен содержанием, но каллиграфия заслуживает того, чтобы ее высекли в камне для будущих поколений!

Придворный поэт прочел написанное вслух:

Все мы вернемся туда, откуда явились.

Туда, где осталось пламя угасшей свечи.

— Не могли бы вы объяснить нам, что это значит, Могильщик?

— Не мог бы. — Могильщик выбрал более тонкую кисть и посвятил стихотворение судье Ло, расписавшись одним росчерком: Старина Ау.

Судья Ди велел служанкам повесить лист со стихотворением на центральную секцию большой ширмы. Его поразило, что это двустишье вполне подходило на роль эпитафии молодой танцовщице, чье мертвое тело лежало сейчас в соседней комнате.

Вошел советник Као и, наклонившись к судье Ди, зашептал что-то ему на ухо. Судья кивнул и проговорил:

— Мой коллега просит передать, что, к его величайшему сожалению, не будет иметь чести присоединиться к вам, господа. Поэтесса Юлань тоже молит ее простить, потому что у нее страшно разболелась голова. Надеюсь, что благородное собрание любезно разрешит мне по-прежнему замещать хозяина.

Академик осушил свою чашу и сказал, вытирая усы:

— Ди, вы отлично справляетесь с этой ролью, но я думаю, на сегодня хватит, как по-вашему, господа? — Он встал. — Поблагодарим До завтра, когда вместе отправимся к алтарю Луны.

Судья Ди проводил его до широкой лестницы, следом за ними туда направился и советник с придворным поэтом и Могильщиком. Спускаясь, Шао с широкой улыбкой проговорил:

— В следующий раз, Ди, нам с вами нужно будет побеседовать подольше! Горю желанием узнать ваше мнение относительно управленческих вопросов. Мне всегда интересно послушать, что молодые чиновники могут сказать о... — Внезапно он с сомнением посмотрел на судью, будто пытаясь припомнить, не говорил ли всего этого раньше. — Как бы там ни было, увидимся завтра! Спокойной ночи!