Поэты эпохи Возрождения - [121]

Князь Оберон – хозяин мой,

Страны чудес верховный маг.

Лететь во мрак, в дозор ночной

Я послан, Робин-весельчак.

Впервые король Оберон появляется во французской рыцарской повести «Гюон из Бордо» (XII в.), откуда проникает в другие средневековые тексты. Значит, одно из двух: или баллада про Робина-весельчака откровенно сочинена по следам «Сна в летнюю ночь», или начитанный автор взял его из того же источника, что и Шекспир.

Закругляя тему театра, мы даем «Песенку о прискорбном пожаре, приключившемся в театре “Глобус” в Лондоне». Биографы Шекспира предполагают, что гибель своего театра была причиной, ускорившей окончательное возвращение драматурга в Стратфорд. Интересно сравнить поэтическую версию этого грустного происшествия с прозаической – с письмом сэра Генри Уоттона своему племяннику[153]:

А теперь пусть государственные дела отдохнут; я хочу развлечь тебя происшествием, случившимся на этой неделе в Бэнксайде. Труппа Короля играла новую пьесу под названием «Воистину правда», представляющую некоторые важные сцены из правления Генриха VIII, причем обставленные с необычайной пышностью и великолепием, так что даже сцена была убрана коврами; там были рыцари Подвязки со всеми своими Георгиями и лентами, гвардейцы в расшитых костюмах, и прочее – воистину все было сделано, чтобы не только представить королевское величие, но почти спародировать его. И вот, когда король Генри прибыл смотреть маску в доме кардинала Вулси и при его появлении несколько пушек на сцене оглушительно выпалили, какой-то обрывок пыжа или бумаги, которой затыкали пороховой заряд, залетел на соломенную крышу. Никто сперва не обратил внимания на дымок, тем более, что взоры всех были прикованы к действию, огонь же разгорелся и ринулся вниз неудержимо, поглотив за какой-то час все здание до самого основания. Таков был роковой для этого благородного заведения день, хотя, к счастью, никто при этом не погиб, за исключением бревен, соломы и нескольких брошенных тряпок; лишь одному зрителю подпалило штаны, отчего кое-что у него могло бы свариться вкрутую, если бы некий предусмотрительный джентльмен не погасил пламя бутылкой пива.

(Письмо от 1 июля 1613)

Через год «Глобус» восстановили – по словам современника, «намного краше, чем было»; именно второй «Глобус» (благодаря сохранившимся изображениям на старинных картах) и стал рассматриваться историками как образцовое театральное здание шекспировской эпохи.

Интересно, что в балладе о пожаре упоминаются три актера: Бербедж, Хеминг и Конделл (правда, Бербедж при переводе «потерялся») – друзья Шекспира, которым он, умирая, завещал по 26 шиллингов 8 пенсов на покупку золотых памятных колец: именно Джон Хеминг и Генри Конделл полностью исполнили свой долг перед другом, издав в 1623 году собрание пьес Шекспира (т. н. «Первое Фолио»), на котором основывается его посмертная слава.

Песни и баллады шекспировской эпохи: дорога в Вальсингам

Скажи мне, честный пилигрим,

Что был в святом краю:

Ты не встречал ли на пути

Любимую мою?

Как знать, быть может, и встречал,

Немало дев и дам

Я видел на пути своем

В преславный Вальсингам.

Нет, пилигрим, другой такой

На свете не найти,

Она легка, она светла,

Как ангел во плоти.

Да, сэр, такую я встречал,

Воистину она

Походкой нимфа, а лицом,

Как серафим, светла.

Она покинула меня

Обетам вопреки,

Та, что клялась любить меня

До гробовой доски.

Но отчего она ушла

(Поведай не таясь),

Та, что любила горячо

И в верности клялась?

Увы, тогда я молод был,

Теперь наоборот,

Любви не мил опавший сад,

Постыл увядший плод.

Любовь – капризное дитя,

Уж так устроен свет,

Желанье для нее закон,

Других законов нет.

Она – как мимолетный сон,

Колеблемый тростник:

Ты за нее всю жизнь отдашь,

А потеряешь вмиг.

Да, такова любовь порой,

Для женщин это щит,

Которым всяческая блажь

Прикрыться норовит.

Но настоящая любовь –

Неугасимый свет,

Сильнее смерти и судьбы,

Сильней всесильных лет.

Гринсливс («Зеленые Рукава»)

Увы, любовь моя, увы,

За что меня терзаешь ты?

Моей смиреннейшей любви,

Увы, не понимаешь ты.

Гринсливс, дружочек мой,

Гринсливс, лужочек мой!

Надежды зеленый цвет –

Но мне надежды уж нет!

Я угождать тебе спешил,

Чтоб доказать любовь свою,

Ни денег не жалел, ни сил,

Чтоб заслужить любовь твою.

Я кошелек свой порастряс,

В расходы многие вошел,

Платил исправно, не скупясь,

И за квартиру, и за стол.

Купил тебе я башмачки

И плащ на беличьем меху,

И шелку алого чулки

С кружавчиками наверху.

Испанский веер дорогой

И брошь богатую на грудь,

И чепчик с бантиком – такой,

Что любо-дорого взглянуть.

Тебе я ларчик преподнес

Работы тонкой и резной

И позолоченный поднос –

Не постоял я за казной!

Пылинки я с тебя сдувал,

О нежных чувствах говорил,

Как баронессу наряжал:

Так чем же я тебе не мил?

Зеленый бархатный дублет

Я в честь твою везде носил –

Ведь ты любила этот цвет:

Так чем же я тебе не мил?

Я нанял самых лучших слуг,

Они старались что есть сил,

Чтоб угодить тебе, мой друг:

Так чем же я тебе не мил?

Увы, я Богу помолюсь,

Чтоб он глаза тебе открыл,

А не поможет – утоплюсь,

Раз милой больше я не мил.

Прощай любовь моя, прощай,

Будь беспечальна и свежа,

Моя прекрасная, как май,

В зеленом платье госпожа!

Гринсливс, дружочек мой,