Поэты 1790–1810-х годов - [183]

Без мысли головы — над кипой книг большой.

Без муз воззвания — здесь уши зов их слышат,

Фашины бы вязать — глядишь, восторгом дышат,

Колеса б смазывать, а взнуздан уж Пегас,

В дом желтый думает, а лезет на Парнас.

Ну что же, скажешь ты, — не хуже ли мы галлов?

У них кузнец знаком с расплавкой лишь металлов,

Он вместо молота не схватит ведь пера —

Чтоб шины запаять, не тратит серебра,—

Не пишет, а кует. Чтоб дести три исхерить

И толсто ль … измерить?

Нет! знает, что всегда почтеннее кузнец,

Чем вкуса пасынок, несчастливый писец.

Я

Ударился же ты с истории двуножных

К теории о сих почти черепокожных.

Зачем к большим у нас без милости уж строг?

Велик поистине воспетый русским «Бог»,

И равной не найдет себе и песнь Казани,

Журналы же дают порядочные бани

Дерзнувшим лик Петра хвалою порицать

Или Рымникского — сравненьем затмевать.

«Цветник» или «Москвы Меркурий» — суть кометы,

Предзнаменующи Глупницким грозны леты,

И каждый (редок пусть) противный им сей блеск

В Мидасовой луне даст жаром сильный треск.

Он

Ты споры продолжай; а брызги лун упавших

Соделают собой ряды миров множайших,

Падением других казнится ли глупец,

Из праха мыслит он алмаза быть творец.

Объемлет гений всё с одной подвижной точки,

Глупец, ее прошед, считает центром кочки.

Вот, например, здесь сей любимец нежных муз

«Чужой толк» написал, как истинный француз:

В нем дышит Боало — вот «Ябеды» писатель,

В нем виден уж творец, не виден подражатель.

Но сколько стоило перо их музам слез,

Как «Всякой всячины» хор шумный вслед полез,

И вместо, чтоб иметь прекрасные две штуки,

От продолжателей должны терпеть мы муки.

Вот отчего всегда любезен мне француз,

Что не берется он начатый портить вкус:

Родился кто сурком — в странах и бродит узких,

Не мыслит странствовать на льдинах алеутских,

Не переводит он в подполье небеса,

Сознав ничтожество, не мыслит в чудеса,

Расина нежный прах в покое оставляет

И дополненьями его не искажает,

Во стихотворный мир не вносит «Корифей»,

Чтоб ухо оскорбить чрез множество затей.

Я

О галлах плачешь ты — я плачу о германцах

И переложенных на наш язык британцах.

Энциклопе́дистов судьбина их жалчей.

Когда уже к нам вшел чудовище «Атрей»

И «Родамист», из всех презреннейший убийца,

То сколь их превзошел тот злой чернилопийца,

«Фиеску» и «Любовь с коварством» кто убил,

Дорогу избранным собою заградил…

Дорогу избранным, что, быв уничиженны,

Не напечатали труды свои почтенны,

Где выражение, объемлемость и вкус

Весь выдержали свой священнейший искус,

И прелагатель их, быв истый прелагатель,

К несчастью, не был лишь лиц глупых истязатель,

Чтоб поле удержать достойно за собой…

Достоинство себя не выставит трубой.

Что скажешь ты еще о бедненьком Мильтоне,

В мешке что тащится разносчика на лоне?

Он

О «Генриаде» ты что скажешь, например?

Я

Да что всё на уме лишь у тебя Вольтер?

О Клопштоке скажи или о Мендельзоне…

Он

Мне то же говорить о них, что о Язоне:

Руно свое в Париж все плыли доставать.

Я

Как, гениев прямых не в Лондоне печать

И не в Германии?..

Он

                         Нет! Хоть зарежь — нет тамо!

Я

Но без пристрастия когда судить лишь прямо…

Он

О ком, скажи ты мне, о ком заговоришь?

Я

Там Фильдинг, Джонсон, Стерн — ужели их не чтишь?

Он

Вот имена людей, погибших в переводе.

Но исторический словарь коль на свободе

С тобою разверну — соперников им тьма

У галлов…

Я

                Что весь свет собой свели с ума,

Отнявши механизм у наций всех врожденный.

Он

Ну что и немец твой, толико вознесенный?

Что Эккартсгаузен — сей гнусный еретик,

Что математики теорию постиг?

Что Кант твой, что пожар тушить нам запрещает,

Пока морщинный лоб час-два не расправляет,

Что Шиллинг, коего столь трудно разбирать?

И Виланд, «Аристипп» чей всех заставит спать?

Коце́бу, ставит кой меж смехом нас и горем?

Что и британец твой, гордящийся столь морем,

Что Стерн его? — С ума сошедший вояжер.

Юм — скрадывал порок, описывая двор.

Шекспир известен всем — сей каженик могильный,

Юнг в уверении, что знаем столь всесильный,

Мильтона — уж … довольно восхвалил,

А впрочем, счислить всё — моих не хватит сил.

Я

Буффона оправдать премудро мирозданье?

Иль Махиа́веля морали начертанье?

Во лжи не уличишь Левека никакой?

Исправный геогра́ф из всех Монте́скью твой?

Нравоучителен Кувре…

Он

                       Счастливой ночи.

Прости.

Я

                     Доказывать тебе не стало мочи.

Желательно, чтоб спесь кто галлов низложил,

В литературе их — еще б уничтожил.

20 сентября 1813

ПРИЛОЖЕНИЕ

А. Ф. ВОЕЙКОВ 302. ДОМ СУМАСШЕДШИХ Другие редакции и варианты

РЕДАКЦИЯ 1 (1814–1817)

1

Други милые! Терпенье!

Расскажу вам чудный сон.

Не игра воображенья,

Не случайный призрак он.

Нет — но мщенью предыдущий

И грядущий с неба глас,

К покаянию зовущий

И пророческий для нас.

2

Ввечеру, простившись с вами,

Я в углу сидел один,

И Кутузова стихами

Я растапливал камин,

Подбавлял из Глинки сору,

И твоих, о Мерзляков!

Из «Амура» по сю пору

Недоконченных стихов.

3

Дым от смеси этой едкой

Нос мне сажей закоптил

И в награду крепко, крепко

И приятно усыпил.

Снилось мне, что в Петрограде,

Чрез Обухов мост пешком

Перешед, спешу к ограде

И вступаю в желтый дом.

4

От любови сумасшедших

В список бегло я взглянул

И твоих проказ прошедших

Длинный ряд воспомянул,

О Кокошкин! Долг романам