Поэты 1790–1810-х годов - [184]

И тобою заплачен;

Но сказав «прости» обманам,

Ты давно уж стал умен.

5

Ах! И я… Но сновиденье

Прежде, други, расскажу:

Во второе отделенье

Я тихонечко вхожу.

Тут — один желает трона,

А другой — владеть луной,

Тут — портрет Наполеона

Намалеван как живой.

6

Я поспешными шагами

Через залу перешел

И увидел над дверями

Очень четко: «Сей отдел —

Прозаистам и поэтам,

Журналистам, автора́м,

Не по чину, не по летам,

Здесь места по нумерам».

7

Двери настежь Надзиратель

Отворя мне говорит:

«Нумер первый — ваш приятель,

Каченовский здесь сидит,

Букву „э“ на эшафоте

С торжеством и пеньем жжет,

Ум его всегда в работе:

По крюкам стихи поет,

8

То кавыки созерцает,

То обнюхивает гниль,

Духу роз предпочитает,

То сметает с книжиц пыль

И в восторге, восклицая,

Набивает ею рот:

„Сор славянский, пыль родная!

Слаще ты, чем мед и сот!“»

9

Вот на розовой цепочке

Спичка Шаликов в слезах,

Разрумяненный, в веночке,

В ярко-планжевых чулках.

Прижимая веник страстно,

Кличет граций здешних мест

И, мяуча сладострастно,

Размазню без масла ест.

10

Номер третий: на лежанке

Истый Глинка восседит.

Перед ним дух русский в склянке

Нераскупорен стоит,

Книга кормчая отверста,

И уста отворены,

Сложены десной два перста,

Очи вверх устремлены.

11

«О Расин! Откуда слава?

Я тебя, дружок, поймал —

Из российского Стоглава

Ты „Гафолию“ украл.

Чувств возвышенных сиянье,

Выражений красота

В „Андромахе“ — подражанье

„Погребению кота“».

12

«Ты ль Хвостов? — к нему вошедши,

Вскликнул я. — Тебе ль здесь быть?

Ты дурак — не сумасшедший,

Не с чего тебе сходить».

— «В Буало я смысл добавил,

Лафонтеня я убил,

Я Расина обесславил», —

Быстро он проговорил.

13

И читать мне начал оду,

Я искусно улизнул

От мучителя, но в воду

Прямо из огня нырнул:

Здесь старик с лицом печальным

Букв славянских красоту

Мажет золотом сусальным

Пресловутую фиту.

14

И на мебели повсюду

Коронованное кси,

Староверских книжиц груду

И в окладе ик и пси,

Том в сафьян переплетенный

Тредьяковского стихов

Я увидел, изумленный,

И узнал, что то Шишков.

15

Вот Сладковский восклицает:

«Се, се Россы, се сам Петр!

Се со всех сторон сияет

Молния из тучных недр!

И чрез Ворсклу при преправе

Градов на суше творец

С твердостью пошел он к славе —

И поэме сей конец!»

16

Вот Жуковский, в саван длинный

Скутан, лапочки крестом,

Ноги вытянув умильно,

Черта дразнит языком,

Видеть ведьму вображает

И глазком ей подмигнет,

И кадит, и отпевает,

И трезвонит, и ревет.

17

Вот Кутузов: он зубами

Бюст грызет Карамзина,

Пена с уст течет ручьями.

Кровью грудь обагрена.

Но напрасно мрамор гложет,

Только время тратит в том,

Он вредить ему не может

Ни зубами, ни пером.

18

Но Станевич в отдаленья,

Увидав, что это я,

Возопил в остервененьи:

«Мир! Потомство! За меня

Злому критику отмстите,

Мой из бронзы вылив лик.

Монумент соорудите,

Я заслугами велик!»

19

«Как! И ты бессмертьем льстишься?

О червяк! Отец червей! —

Я сказал. — И ты стремишься

К славе из норы своей?

И тогда как свет не знает,

Точно где, в каких местах

Храбрый Игорь почивает,

Где Пожарского скрыт прах,

20

Где блистала Ниневия

И роскошный Вавилон,

Русь давно ль слывет Россия?

Кем наш север заселен?»

— «Двор читал мои творенья, —

Прервал он, — и государь

Должен в знак благоволенья…»

Стой, дружок. Наш добрый царь

21

Дел без нас имеет кучу:

То мирит смятенный мир,

От царей отводит тучу,

То дает соседям пир,

То с вельможами хлопочет,

То ссылает в ссылку зло,

А тебя и знать не хочет,

Посиди — тебе тепло.

22

Чудо! Под окном на ветке

Крошка Батюшков висит

В светлой, проволочной клетке,

В баночку с водой глядит,

И поет певец согласный:

«Тих, спокоен сверху вид,

Но спустись туда — ужасный

Крокодил на дне лежит».

23

Вот Грузинцев, и в короне,

И в сандалиях, как царь,

Горд в мишурном он хитоне.

Держит греческий букварь.

«Верно, ваше сочинение?» —

Скромно задал я вопрос.

«Нет, Софоклово творенье», —

Отвечал он, вздернув нос.

24

Я бежал без дальних споров.

«Вот еще», — сказали мне.

Я взглянул: Максим Невзоров

Углем пишет на стене:

«Если б так, как на Вольтера,

Был на мой журнал расход,

Пострадала б горько вера:

Я вредней, чем Дидерот».

25

От досады и от смеху

Утомлен, я вон спешил,

Горькую прервав утеху,

Но Смотритель доложил:

«Ради вы или не ради,

Но указ уж получен:

Вам нельзя отсель ни пяди».

И указ тотчас прочтен:

26

«Тот Воейков, что Делиля

Столь безбожно исказил,

Истерзать хотел „Эмиля“

И Вергилию грозил,

Должен быть как сумасбродный

В цепь посажен в желтый дом;

Темя всё обрить сегодня

И тереть почаще льдом».

27

Прочитав, я ужаснулся,

Хлад по жилам пробежал,

И, проснувшись, не очнулся,

И не верил сам, что спал.

Други, вашего совету,

Без него я не решусь:

Не писать — не жить поэту,

А писать начать — боюсь.

Ниже приводятся наиболее значительные варианты, встречающиеся в ряде списков.

Строфа 4, ст. 5:

О Каверин, долг романам

Или:

Карамзин! О, долг романам

Строфа 12, ст. 1:

«Пушкин, ты?» — к нему вошедши

В некоторых списках отсутствуют: строфа 16, ст. 5–8 в строфе 19 и ст. 1–4 в строфе 20, а после строфы 24 введены:

Слог мой сладок, как микстура,

Мысли громки без ума,

Толстая моя фигура

Так приятна, как чума.

В одном из списков (ЦГАЛИ) имеются строфы, которые могут быть отнесены лишь к промежуточным редакциям 1815–1816 гг. и в рукописных копиях встречаются очень редко:

Вот и Герман, весь в чернилах

Пишет план воздушный свой