Поэты 1790–1810-х годов - [173]

      Которого певец французский

На скудный свой язык не может перевесть.

          Довольно одного «Росслава»,

Чтоб вечно Княжнина не увядала слава.

          Бесспорно, что его «Вадим»

Был духом дерзости не вовремя водим,

          Притом и строго был судим, —

Всё с жалостью его театр наш помнить будет;

Парнас его стихов вовеки не забудет.

          Княжнин — наш Кребильон,

Хотя и подражал италианцам он.

Не исчисляя всех писцов красноречивых

И переводчиков у нас трудолюбивых,

Хотя и менее известных и счастливых,

Которые в Руси, в недолги времена,

Обогатили наш язык и письмена,

Мне сладко произнесть иных здесь имена:

Они иль в юности меня их дружбой чтили,

Иль в детстве свой язык и муз любить учили;

Приятно их труды на память приводить:

О современниках приятно говорить.

Мы вспомним здесь с тобой, любезная Привета,

          Не Виланда и не Боннета,

          Со всем почтеньем нашим к ним,

Священнее для нас французов всех и немцев

Любезны имена своих единоземцев.

Почтеннее владеть сокровищем своим.

Но про Татищева, Щербатова, Хилкова,

                           Про Голикова тож,

          Не станем говорить ни слова:

Итак, Привета, нас давно марает ложь;

И то смеются нам, что мы с тобой читаем

          Славенскую всю дрянь и плеснь,

Которую притом и худо понимаем;

Что Нестор с Никоном и Игорева песнь

Для нас забавнее «Заиры» и «Альзиры».

Такие за любовь к отечеству сатиры

          Пусть делают тебе и честь,

Однако от друзей всегда их больно снесть…

В отмщенье вспомним мы еще кого ни есть.

Кто старый русский слог, простой и ясный, знает,

Который без чужих прикрас был с первых числ,

          Кто любит русский здравый смысл,

Наш Крашенинников того увеселяет,

Волчков нам много книг полезных перевел,

Хоть к красноречию он дара не имел.

Обязаны его мы первого раченью

Изданьем Словаря, трудов ко облегченью.

Прекрасно перевел Тюрпина нам Козмин.

Не гладко, а с умом писал всегда Лукин;

          И, ежели судить не строго,

В комедиях его и остроты есть много.

Без вкуса, но богат был мыслями Эмин.

Кутузов оживлял свой слог своей душею;

Довольно уж письма Клеонина к Цинею,

Чтоб переводчика нас трогал слог его,

          Как слог и Ду́ша самого.

Олсуфьев вкусом был наполнен тонким, нежным

          Для прозы и стихов;

          Как жаль таких даров,

Что не был он притом писателем прилежным!

Ученость, ум и вкус сливал в письме Теплов.

С приятностью писал стихи один Попов;

Другой переложил из Тассовых стихов

Нам Иерусалим его освобожденный,

Но жаль, что прелестей поэзии лишенный.

Разборчив и в стихах и в прозе Свистунов.

Есть песенка одна между его стихами,

          Где грации писали сами[319].

Аблесимов с большим успехом часто пел.

Козицкий знанием в словесности блестел

И греческого был язы́ка страстный чтитель.

          Мотонис был ему ревнитель

          И Храповицкий, муз любитель.

В трудах их также есть приметные черты,

Которые давно, Привета, знаешь ты.

У Адодурова слог ясен, чист и плавен.

Глубоким знанием языка Нартов славен.

Он Плиниево нам витийство показал,

С каким сей римлянин Траяна прославлял.

За опытность его, ученость и словесность,

За многие труды, за строгу нравов честность,

За добродетели, заслуги Аполлон

Препоручил ему в России Геликон.

Представил Глебов нам в чертах Плутарха русских;

Жаль только, что он их со списков снял французских.

Ревнитель Эйлеров и Урани́и друг,

Ко умножению и славы и заслуг,

К высоким знаниям прибавил то Румовской,

          Что, бывши астроном,

Любил словесность он, умел владеть пером.

Ученость с нею слил равно Озерецковской.

          Лепехина ученые труды

          Украшены словесности цветами;

          Везде ее блестят у нас плоды,

          Но смотрим мы холодными глазами.

Подобно сопрягать умел ее Чертков

С строением, взятьем, защитой городов[320].

Словесностью дышал с ним вместе Пастухов.

Порошин, ты ее любил, я знаю, страстно,

Но в цвете дни твои пресеклися несчастно!

          И от своих даров

Принесть ты не успел желаемых плодов.

Трудился много в ней, любя ее, Чулков.

Леонтьев услаждал и лирною игрою,

И просвещением, и доброю душою.

Хемницер баснями нас также веселил

          И также с добрым сердцем был,

Хоть много в рифмы он глаголов становил.

          Лекень наш прежде знаменитый,

          Котурнов русских образец,

          Дмитревский также был певец;

          И ныне, сединой покрытый,

          Театр описывает нам,

          Где был предметом плесков сам.

Воспоминанию сии назнача строки,

Я памяти одной и следую лишь в них;

Не критику пишу, не строгие уроки —

Порядка нет в стихах, ни в именах моих.

Не с правилами здесь сношуся я, а с чувством,

Как сердце мне о ком напомнит, так пишу;

С природой живучи, не занят я искусством,

И, скрывшись от сует, я славы не ищу.

Теперь Елагина себе воображая,

С ним вижу к музам страсть, к отечеству любовь;

Они до смерти в нем воспламеняют кровь,

За красноречие венец ему вручая.

Захаров, от него уроки получая,

Явил достойные сей школы нам плоды.

          И, подаря нас Телемаком,

Прославил тем свои в словесности труды.

Опровержение Леклерка верным знаком,

Что знал историю Болтин и свой язык.

Хвостова и к стихам и к прозе дар велик.

Из первых опытов его то было ясно,