Поэты 1790–1810-х годов - [172]

          Большая редкость то в наш век,

Чтоб русское любил и русский человек.

Чуднее и того, что нашего язы́ка

          Тебе понравилась музы́ка,

Когда твой круг кричит, что русские стихи

Читать или писать лишь можно за грехи,

Тогда как у людей со вкусом непоследних

Я Ломоносова в пыли видал в передних,

          Куда он для услуг

          Был сослан праздных слуг,

          С язы́ком вместе русским;

          Затем что господа

          Вели всю речь всегда

          Язы́ком лишь французским.

          В такие времена

          Немалая чудесность,

Что русская тебе понравилась словесность,

          Когда в дворянски времена

          Чужих язы́ков семена,

                      Всеваемы из детства

Без осторожности и чрез дурные средства,

          Укоренясь произросли

Средь нашей ко всему способнейшей земли

          И напоследок принесли

Язы́ку нашему и нравам вредны следства;

                      В такие времена,

          Когда в российски письмена

Вползло премножество (как черви или гады),

Моралей, Энерги́й, Фантомов, Гармони́й,

Сцен, Форм, Идей и Фраз, Жени́, Монотони́й,

Меланхоли́й и всех подобных им Мани́й

И портят наш язык прекрасный без пощады;

                     В такие времена,

Когда Россия вся почти заражена

Болтаньем и письмом и чтением французским,

Презреньем же к речам, к письму и книгам русским,

Приятно о тебе, Привета, то сказать,

Что с страстью свой язык печешься ты узнать.

Любви к отечеству нельзя не почитать.

Пусть там творцов писать искусство совершенно,

Ты знаешь, что язык наш лучше несравненно.

Не собран из других, он древний, коренной,

Исполнен всех красот, богатый сам собой.

В нем птичьих посвистов, протяжных нет напевов,

Ни звуков с выгнуской, ни диких уху ревов,

Какие слышатся в чужих язы́ках нам,

Затем что наш язык от них свободен сам.

Хотя кричат, больших писцов у нас не много,

          Но как бы ни судил кто строго,

          Признаться должен наконец,

          Что не един уже творец

          Сравнил с ученым светом россов.

Есть Пиндар свой у нас, бессмертный Ломоносов,

          Творец язы́ка своего;

                      И с одами его

Нет равного в стихах французских ничего.

Смеются правде сей все русские французы;

Им наши ни стихи не нравятся, ни музы;

Меж тем, как то признал французский сам Парнас[311],

Что Сумарокова дойдет в потомство глас:

Он наш Софокл, отец театра он у нас,

В трагедиях его пребудет имя вечно;

          Бессмертен в баснях он, конечно.

О сладостный певец, могу ль тебя забыть!

Ты много подавал изустных мне уроков;

Ты много раз желал мне к музам жар внушить:

Тебе за страсть я к ним обязан, Сумароков.

Есть также свой у нас Вергилий иль Гомер,

Херасков, чистого витийства наш пример.

В маститой старости, в почтеннейшей судьбине,

Уже в безмолвии покоится он ныне.

Гораций есть у нас, есть свой Анакреон:

Державин дал их лир почувствовать нам звон.

          Еще он услаждает

          Нас лирою своей,

          Певцов одушевляет

          Среди и поздних дней;

          Как громкий соловей

          Вечернею зарей,

          Петь прочих возбуждает.

В тот час, как я пишу, зефиров на крылах

Промчался глас его и на псельских брегах[312].

В младенчество наук, еще во дни Петровы,

Гремел уж Феофан, сей Демосфен наш новый.

Что многих из творцов не ниже Кантемир,

На то согласен весь давно ученый мир[313].

Бесплодный чтитель муз, страдалец их союза,

Пример учености, без дара и без вкуса;

Терпенья образец, Ролленев ученик,

Воспомнись, написав нам сотню толстых книг,

По трудолюбию чудесный Тредьяковский[314].

Быть может, Попием у нас бы был Поповский,

Который так его прекрасно перевел,

Когда бы дней его не краток был предел.

С талантом был к стихам Санковский:

          Удачно начат им Марон[315];

          И так же начат был Назон.

Здесь кстати вспомним мы, Привета, труд Петрова:

Он Энеиду всю Маронову нам дал;

Но, шепчешь ты, Марон ее бы не узнал[316].

По крайней мере, наш Гомер Кострова

          И Оссиан его

Ни слуха не томят, ни вкуса твоего[317].

Дары природы чтя, нельзя забыть Баркова,

          Хотя он их презрел:

Он нам Горация и Федра перевел.

Но также, говоришь ты, плохо их одел[318].

          Как жаль, что он не шел

          За ними к Геликону,

      А пресмыкался вслед Скаррону!

          Его бы лирный глас

          Мог славить наш Парнас.

          О воспитание! о нравы!

Без вас, при всех дарах, ни пользы нет, ни славы.

          Послания к слугам творец,

          Сей муз самих игры прекрасной

          И прозы чистой и согласной

          Наш лучший Визин образец.

          Как зависть труд его ни гложет,

          Но правды сей изгрызть не может,

Что он в комедии один у нас Мольер,

Что слога нового в «Иосифе» пример,

Что слог его везде так сладок, как музы́ка,

Что им приятности умножены язы́ка.

Счастливый «Душеньки» творец, наш Лафонтен

Друзьями муз вовек пребудет незабвен.

          Он станет Добромыслом

          Дух русский услаждать,

          Доколе русским смыслом

          Мы станем обладать;

          И русские французы

          Должны признаться в том,

          Что грации и музы,

          Водя его пером,

     Явили образец тут русский,

И Богдановичу и стихотворству в честь,