Поэтика пространства - [92]

II

Перед тем как привести дополнительные примеры, необходимо, как нам кажется, исключить из формулы Ясперса один термин, чтобы сделать ее более чистой с феноменологической точки зрения. У нас она будет выглядеть так: «Das Dasein ist rund», «Бытие – круглое». Ибо добавлять, что оно кажется круглым, значит сохранять двойственное понимание бытия как сути и как видимости; а мы хотим заявить о круглоте бытия в его целостном понимании. Речь идет о том, чтобы пережить бытие в его спонтанности, а не о том, чтобы созерцать его. Созерцание привело бы к разделению бытия на созерцающее и созерцаемое. А феноменология в той узкой области, которой мы занимаемся, не терпит никаких промежуточных этапов, никаких вспомогательных функций. Чтобы достичь максимальной феноменологической чистоты, надо выбросить из формулы Ясперса все, что могло бы заслонить ее онтологическую ценность, все, что могло бы осложнить ее радикальное значение. Только при этом условии формула «Бытие – круглое» станет для нас инструментом, который поможет нам опознать первичность отдельных образов бытия. Как всегда, образы круглоты помогают нам сосредоточиться на самих себе, осознать нашу изначальную внутреннюю организацию, утвердить наше бытие в самих себе, изнутри. Ибо бытие, переживаемое изнутри, без контакта с внешним миром, могло бы быть только круглым.

Уместно ли вспомнить здесь философию досократиков, сослаться на парменидово бытие, на «сферу» Парменида? Если смотреть в более общем плане, может ли философская культура стать вводным курсом феноменологии? Очевидно, нет. Идеи, которые представляет нам философия, находятся в слишком жесткой координации, чтобы мы могли снова и снова, рассматривая то одну, то другую деталь, возвращаться, как положено феноменологам, к исходной ситуации. Если допустить существование феноменологии последовательной цепочки идей, придется признать, что она не смогла бы быть элементарной феноменологией. А феноменология воображения имеет для нас большое преимущество – элементарность. Образ, подвергшийся обработке, теряет свои изначальные достоинства. Так, у «сферы» Парменида слишком долгое и славное прошлое, чтобы ее образ не мог сохранить свою первичность и чтобы она могла стать подходящим инструментом для нашего исследования первичных образов бытия. Разве мы устояли бы от искушения обогатить Парменидов образ бытия завершенностью геометрического бытия сферы?

Но почему мы говорим об обогащении образа, если мы занимаемся его кристаллизацией в геометрической завершенности? Можно было бы привести примеры, в которых завершенность, приписываемая сфере, обладает лишь вербальным значением. Вот контрпример, в котором мы видим непризнание всех образных ценностей. Один из персонажей Альфреда де Виньи, некий молодой советник, пополняет образование, читая «Размышления» Декарта[201]. «Иногда, – говорит Виньи, – он брал сферу, стоявшую рядом на полке, и, неторопливо вертя ее в пальцах, погружался в глубокие раздумья о науке». Хотелось бы знать, в какие именно? Автор нам этого не сообщает. Неужели он думает, что читать сочинения Декарта будет легче, если при этом долго вертеть в руке шарик? Научные идеи развиваются при других условиях, а философию Декарта нельзя изучить с помощью какого-либо объекта, пусть даже сферы. Под пером Альфреда де Виньи слово «глубокий», как это часто бывает, превращается в отрицание глубины.

Впрочем, разве не очевидно, что геометр, говоря об объем ных предметах, рассматривает лишь ограничивающие их поверхности? Сфера геометра – это полая, абсолютно пустая сфера. Она не может быть полезна для нас как символ при феноменологическом исследовании весомой круглоты.

III

Эти предварительные соображения, вероятно, перегружены имплицитной философией. Однако мы не могли не поделиться ими, потому что они были нам полезны и потому что феноменолог должен говорить всё. Они помогли нам «расфилософиться», сбросить оковы культуры, выйти за рамки представлений, сформировавшихся у нас в ходе длительного философского исследования научной мысли. Философия заставляет нас слишком быстро обрести зрелость, закрепиться в определенной стадии зрелости. И если мы не «расфилософимся», как же мы сможем ощутить потрясения от новых образов, которые всегда являются феноменами юности бытия? В том возрасте, когда воображение у человека на пике активности, мы еще не умеем объяснить, как и почему мы воображаем. А к тому времени, когда мы сумели бы это объяснить, воображение уже на спаде. Значит, надо отрешиться от зрелости.

Но раз уж мы вдруг – совершенно случайно – начали выдумывать новые слова, скажем еще, в качестве преамбулы к феноменологическому исследованию образов весомой круглоты, что в данном случае, как и во многих других, нам захотелось «распсихоанализироваться».

Много лет назад, занимаясь психологическим исследованием образов круглоты и в особенности образов весомой круглоты, мы бы непременно пустились в психоаналитические экскурсы и без труда собрали бы огромное досье, ибо все круглое призывает к ласке. Подобные психоаналитические выкладки безусловно имеют широкий спектр применения. Но могут ли они объяснить нам всё, а главное, могут ли они помочь в поиске онтологических определений? Сказав нам, что бытие круглое, метафизик сразу отметает, как ненужные, все психологические определения. Он избавляет нас от прошлого, полного грез и беспокойных мыслей. Он зовет нас в реальность бытия. Но об этой реальности, заключенной в самом бытии словесной формулы, психоанализ не может рассказать почти ничего. Подобное выражение – большая редкость, и уже по одной этой причине психоанализ считает его ничтожными в плане исследования человека. Зато эта редкостность вызывает интерес у феноменолога и заставляет нас по-новому взглянуть на перспективу бытия, которую рисуют нам метафизики и поэты.