Поэтические поиски и произведения последних лет - [20]

Шрифт
Интервал

                                  чем прежде, —
над мглой угрюмых
                               щелей и трещин.
Так шли мы,
                      четверо,
к цепям высоким.
Уже
           обветрило
в пути нам щеки,
уже
       доро́гою
                        витой,
                                  по кругу,
успели
           многое
сказать друг другу.
И край суровейший,
что, словно скряга,
держал
            сокровища
                   в бездонных складах,
где тьма нависла
                           над низом дымным,
вдруг становился гостеприимным
и, как поместий
                        хозяин щедрый,
шел с нами вместе,
раскрыв все недра
гостям желанным
для обозренья,
сняв
          все туманы
                          без подозренья,
стлал путь нам
                            мохом,
как редким мехом,
и провожал нас
далеким эхом,
звучавшим, будто
                     поверка стражей,
глядящих люто
                      с зубчатых кряжей,
прищуря веки
                   коварной тайной
закрыть навеки
нас
       в башне крайней!
2
В поэме этой
                  вы не ищите
эффектно
               вдетой
сюжетной нити.
Она
       не прочит
себя в романы,
она
     не очерк
о далях странных, —
в туманах
                роясь,
в дождях и в глине,
она
      лишь поиск
тропы к вершине.
Не все так ясно,
не все так гладко
шло,
          как по маслу,
своим порядком.
И быт
        был выбран
не то чтоб низменный,
и стол мой
             письменный
был чист и прибран.
В тетради — почерк,
как ключ,
                извилист,
и струйки строчек
в блокнотах
                   вились.
Но было это
не на вершине
                         и не в низине,
а между где-то,
                     посередине.
Так было дома,
а в мире,
                  тут же,
шел век подъемов
по льду
          крутому,
                         в огне
                                и в стуже,
век Сталинграда
и век Вьетнама —
век
      восхождений
                         сердец упрямых
к высоким грядам.
И век падений,
              глубоких самых,
век эпидемий
                   и нападений,
фонтанов дыма,
смерчей,
              обвалов…
Век Хиросимы
                           и Гватемалы…
Я так старался
быть рядом
                         с высью,
я к ней взбирался
проворной мыслью.
Мне открывались
дела-высо́ты,
где прикрывались
                          сердцами
                                          доты,
где через трупы
с обрывком флага
шли вверх, на купол,
на штурм
                   рейхстага,
на рельсы
                    прямо —
ложились грудью,
чтоб в грудь Вьетнама
не бить орудью,
где узнавались
               глубины долга,
где целовались
                  у Дона с Волгой,
в отряде горном
крутизны брали…
Не на страницах,
                   не позы ради,
а в ходе жизни.
Но в ходе жизни
мне стало мниться,
                        что, отдавая
ежеминутно свет отражения,
жизнь шла,
               как будто шла видовая.
Я с ней — не вместе.
Она
            в движении,
а я
       на месте.
Что рядом с вымыслом
стиха
       и прозы
жизнь страшно выросла!
Все громче грозы.
Мощней и шире
                     зеленоватые
валы девятые
                  событий в мире.
Вот
         на экране
напалм и пламя…
Товарищ
                ранен!
Но разве там я?
Вот,
      может, в Чили
в порту,
           средь бочек,
пикет рабочих
                 в слезоточивом
проходит газе…
Но там я разве?
Не там,
где к полюсу
подходит льдина,
где холод
            полностью
                     жизнь победила
и люди взялись
                      за ось планеты…
Я только в зале,
с входным билетом.
Фильм
          ослепителен
с сюжетом жизненным,
монтаж
             чудесен.
Но быть лишь зрителем
удел
         мне тесен,
при общепризнанном
удобстве кресел,
                         в тепле,
                               в квартире.
Где взять,
            как выпросить
свою часть чувства
                     участья в мире?
А так жить — грустно.
И стал менять свой
                реальный день я
на мир неясный,
                        на сновиденья.
Во сне я крался
                  кустами хлесткими
и натыкался на камни
                           с блестками
в прозрачных жилах.
Они звучали:
             «Мы очень ценные,
в нас скрыта сила».
И облучали
              сияньем стены мне.
А то я химик
и в пальцах
                    синих
держу открытие:
                    белка рождение!
То вдруг отплытие,
то восхождение
                почти что по́ небу
к парящим стаям…
Вот так я бредил,
большое что-нибудь
                     свершить мечтая.
Но в смутном будущем
терял я
             чаще
работы будничной
простое
               счастье, —
план не заверстан,
день не построен…
Так
           недовольство собой святое
вдруг стало болью
и раной
                  рваной,
натертой солью.
И с ней
          я сжился,
с разъевшей грудь,
и так сложился
сюда
        мой путь.
Как будто встретит
седая высь
                и мне ответит:
«Остановись!
Смотри не под ноги,
а вверх,
              где круть,
в волшебном подвиге
ищи
        свой путь!»
И речью кряжей
                   лед и гранит
мне все расскажет,
                     все разъяснит.
И все, что трудно найти, —
                                      найду!
И долго буду
               стоять на льду,

Еще от автора Семён Исаакович Кирсанов
Эти летние дожди...

«Про Кирсанова была такая эпиграмма: „У Кирсанова три качества: трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество“. Эпиграмма хлесткая и частично правильная, но в ней забывается и четвертое качество Кирсанова — его несомненная талантливость. Его поиски стихотворной формы, ассонансные способы рифмовки были впоследствии развиты поэтами, пришедшими в 50-60-е, а затем и другими поэтами, помоложе. Поэтика Кирсанова циркового происхождения — это вольтижировка, жонгляж, фейерверк; Он называл себя „садовником садов языка“ и „циркачом стиха“.


Лирические произведения

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.


Гражданская лирика и поэмы

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.


Искания

«Мое неизбранное» – могла бы называться эта книга. Но если бы она так называлась – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, либо печатаются впервые, хотя написаны давно. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту.


Последний современник

Фантастическая поэма «Последний современник» Семена Кирсанова написана в 1928-1929 гг. и была издана лишь единожды – в 1930 году. Обложка А. Родченко.https://ruslit.traumlibrary.net.


Фантастические поэмы и сказки

Во второй том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли фантастические поэмы и сказки, написанные в 1927–1964 годах.Том составляют такие известные произведения этого жанра, как «Моя именинная», «Золушка», «Поэма о Роботе», «Небо над Родиной», «Сказание про царя Макса-Емельяна…» и другие.