Поэмы - [8]

Ты не сорняк, а ты цветок сгубила.

Он с золотой стрелой Любви шутил,

Но Смерти черный лук его сразил.

Ужель ты слезы пьешь, властитель горя?

Что даст тебе окаменелый стон?

Зачем же вечный сон застыл во взоре,

Хоть все глаза учил прозренью он?

Что скажешь ты Природе в оправданье,

Исторгнув лучшее ее созданье?»

Она теперь отчаянья полна…

Как шлюзы, веки падают, скрывая

Хрусталь ручьев, и по щекам волна

На грудь струится, серебром сверкая.

Но дождь серебряный, сквозь шлюзы вмиг

Прорвавшись, на свободу вновь проник.

О, как глаза и слезы в дружбе слиты!

В слезах — глаза, а слезы — в них видны!

И хоть со щек они дыханьем смыты,

Друг в друге хрустали отражены…

Как в бурный день, где вихри дождь сменяют,

Вздох сушит щеки, слезы — увлажняют.

Столь разны чувства, но беда одна…

Кто может лучшим в горести считаться?

Какое главным назовет она?

В борьбе за первенство они теснятся…

Нет, все равны. И вот они толпой

Сошлись, как облака перед грозой.

Вдруг крик охотника ей слух пронзает:

Так няньки песня малышу мила!

И груз тревог, что ум отягощает,

Надежда прочь на время отвела,

И радость повторяет ей упорно,

Что это клич Адониса бесспорно.

И в путь обратный слез поток течет,

В плену у глаз, как в хрустале алмазы…

Слезинка вдруг случайно соскользнет,

И на щеке она растает сразу;

С лица земли не смоет грязь она

Земля-неряха вечно чуть пьяна.

Как недоверчива любовь! Как странно

В ней вера с недоверьем сплетена!

В ней радость с горем бьются беспрестанно,

В надежде и в тоске она смешна:

Одна — обманом хочет подольститься,

Другая — правдой погубить стремится.

Но, ткань соткав, ее Венера рвет:

Адонис жив, и Смерть бранить не надо…

Теперь ее богиня не клянет,

А ей сулит триумфы и награды.

Царем могил, могилой для царей

Зовет она владычицу теней.

«Нет, дорогая Смерть, я пошутила, —

Она твердит, — прости мне ужас мой,

Когда кабан кровавый, тупорылый

Мне встретился, безжалостный и злой…

Я признаюсь, что гневалась напрасно,

Мне гибель милого была ужасна.

Кабан виной моих речей и слез.

Отмети ж ему, невидимый властитель!

Он, злая тварь, обиды все нанес,

Не я, а он всех жалоб вдохновитель.

Скорбь двуязычна; чтобы сладить с ней,

В сто раз должна быть женщина умней».

Она спешит рассеять подозренья,

Надеясь, что Адонис будет жить

И так цвести, что просто загляденье…

Теперь она готова Смерти льстить

И речь вести о славе, мавзолеях,

О подвигах, триумфах и трофеях.

Она твердит: «Как слабости ума

Я поддалась безумно и нелепо!

Пока жива вселенная сама,

Я знаю, что и он далек от склепа!

Погибнет он — и красота умрет

И в черный хаос мир опять вернет.

Стыдись, любовь! Как схваченный ворами

В пути богач, ты ужаса полна…

Еще неуловимая глазами,

Для сердца малость всякая страшна».

И вдруг, заслышав звук веселый рога,

Она вскочила, вмиг забыв тревогу.

И вот летит, как сокол на манок,

Травы не приминая в легком беге…

И видит вдруг, несчастная, у ног

В крови того, о ком мечтала в неге…

Лежит, сражен… При зрелище таком

Глаза померкли, словно звезды днем.

Коснись рожков улитки, И — о диво!

Укрывшись в тесный домик свой от бед,

Она во тьме таится терпеливо,

Боясь обратно выползти на свет.

Так зрелищем кровавым пьяны, сыты,

Глаза уходят в темные орбиты.

И там, служить отказываясь, свет

Скорее просят удалить в изгнанье,

А мозг им с тьмой дружить дает совет

И взором сердцу не вершить страданья.

А сердце, как низверженный король,

В щемящих стонах изливает боль.

И подданные все его страшатся…

Так вихри, замкнутые под землей,

Колебля землю, вырваться стремятся,

Оледеняя страхом ум людской.

И эти вихри тело так шатают,

Что ложе темное глаза бросают…

И, вновь открывшись, свет невольно льют

На рану, что кабан нанес жестокий,

И на лилейно-белый бок текут

Из раны слез кровавые потоки…

А рядом травы и цветы толпой

Пьют кровь, захлестнуты ее волной.

Заметив их сочувствие, Венера

К плечу склоняет голову с тоской…

Немая страсть безумствует без меры,

Ей кажется — он жив, лежит живой!

В ней замер голос, ноги затекают,

И слезы в ней безумье пробуждают.

На рану пристально она глядит,

И взор померкший три увидел раны,

И жалобно теперь она корит

Свои глаза, прибегшие к обману:

В нем два лица, и все двоится в нем,

Обманут взор больным ее умом.

«И об одном печаль неистребима, —

Она твердит, — но два здесь мертвеца!

Нет слез уже, промчались вздохи мимо,

Глаза — огонь, а сердце — ком свинца.

Свинец сердечный, плавься непрестанно!

В разгаре мук мне только смерть желанна!

О бедный мир, ты свой утратил клад!

Но кто теперь восторг в тебе пробудит?

Чей голос прозвучит? И чем прельстят

Нас из того, что было и что будет?

Цветы милы, так свежи их цвета,

Но с ним навек погибла красота!

Зачем теперь и шляпы и вуали?

Ни вихрь, ни солнце не целуют вас…

Боитесь прелесть потерять? Едва ли!

Вам свищет вихрь и солнца блеск погас.

Но красоты Адониса частицу

Любой из них себе украсть стремится.

Когда на лоб он шапку надвигал,

То солнце под нее взглянуть хотело,

А вихрь, сдувая прочь ее, играл

Волной волос… Адонис то и дело

Сердился, он заплакать даже мог,

Тогда они сушили слез поток.

За изгородью где-нибудь таился,

Чтоб красоту его увидеть, лев,

Послушать пенье рядом тигр ложился,

Ручной и тихий, мигом присмирев,

А волки о добыче забывали

И овцы в этот день не пропадали.