Поэмы - [5]

Четыре факела бы заблистали,

А взор ее хрустальною слезой

Мерцает, как луна в волне ночной.

Она твердит: «В огне иль в океане

Я гибну, в небесах иль на земле?

Что мне отныне — жизнь иль смерть желанней?

Который час? Рассвет иль ночь во мгле?

Была жива — и жизнь, как смерть, томила,

Теперь мертва — и смерть мне стала милой.

Убил уж раз меня! Убей же вновь!

Ведь злое сердце взор твой научило

С презреньем оттолкнуть мою любовь

И сердце бедное мое убило.

В мои глаза вошла бы темнота,

Когда б твои не сжалились уста.

Пусть поцелуй целебный долго длится!

Пусть пурпур губ не блекнет никогда!

Пусть свежесть в них навеки сохранится,

Чтоб гибель им не принесли года!

Пусть скажет звездочет, нам смерть вешая:

Твоим дыханьем сдута язва злая.

О, чистых губ мне наложи печать!

Какую сделку заключить должна я?

Себя теперь готова я продать,

А ты внесешь мне плату, покупая.

И чтоб покупку увенчать верней,

Печатью мне уста замкни скорей.

Пусть щедрым ливнем льются поцелуи,

Плати по одному, не торопясь.

Ведь десять сотен только и прошу я,

Они мелькнут, быстрее слов промчась.

Смотри, за неуплату долг удвою,

И двадцать сотен для тебя — пустое!»

«Царица, — он промолвил, — объясни

Незрелостью все ухищренья эти.

Я юн, меня к познанью не мани,

Рыбак мальков швыряет прочь из сети.

Созрев, сорвется слива; но она

Кисла на вкус, покуда зелена.

Взгляни: целитель мира, утомленный,

На западе кончает путь дневной.

Кричит сова, предвестник ночи сонной,

В загоне — овцы, в гнездах — пташек рой.

Слой черных туч, окутав небо тьмою,

Зовет и нас к разлуке и покою.

Давай друг другу мы шепнем: „Прощай!“

Скажи — и ты дождешься поцелуя!»

Она, сказав, как будто входит в рай

И платы ждет, мечтая и ликуя…

И обняла любимого потом,

Прильнув к лицу пылающим лицом,

Пока он, ослабев, не отрывает

Небесной влагой напоенный рот…

Он сладостью ей губы обжигает,

Но жажда их все яростнее жжет.

Они, друзья и недруги желанья,

Вновь падают на землю без дыханья.

Теперь желанье, жертвой завладев,

Ее, как хищник, жадно пожирает…

Ее уста — как воин, впавший в гнев,

Его уста — как пленник, замирают.

Она их пьет как коршун, груб и дик,

Пока не осушает весь родник.

Она в слепом неистовстве бушует,

Вдруг ощутив всю сладость грабежа,

В ней страсть с безумством ярости ликует,

Лицо горит, вся кровь кипит… Дрожа,

Она в забвенье отшвырнула разум,

И стыд, и честь — все умолкает разом.

В объятьях цепких, слаб и распален,

Как ставшая ручною в клетке птица,

Иль как олень, что бегом утомлен,

Иль как дитя, что ласке покорится,

Он ей сдается, не вступая в бой,

А ей желанен счастья миг любой!

Малейшему давленью уступает

Застывший воск, когда огнем нагрет,

Отвага никаких преград не знает,

Особенно в любви границ ей нет…

И страсть не отступает боязливо,

Чем цель трудней, тем яростней порывы.

Ей не пришлось бы нектар губ впивать,

Смутись она его суровым взором…

С шипами вместе розу надо рвать,

Влюбленный должен быть глухим к укорам.

Будь красота под тысячей замков,

Любовь пробьется к ней в конце концов.

Ей жалость отпустить его внушает,

Несчастный молит дать ему уйти…

И вот она его освобождает

И даже говорит ему: «Прости!»

Хоть луком Купидона и клянется,

Что он над сердцем властен остается.

«Мой милый, эту ночь я проведу

В бессонной, — говорит она, — печали…

Скажи мне, где и как тебя найду?

На завтра встречу мы не назначали?»

А он ей: завтра встреча не нужна,

С друзьями он идет на кабана.

«Кабан!» — Вдруг бледность щеки покрывает,

Как будто бы над розой полотно…

Хоть ею тайный страх овладевает,

Она к нему прильнула все равно.

Упали оба — тут и он забылся

И прямо на живот к ней повалился.

Для жаркой схватки на коне боец,

Теперь любви арена перед нею…

Когда же в бой он вступит наконец?

Но тают жалкие мечты, тускнея;

Таких и сам Тантал не ведал бед:

В Элизиум вошла — а счастья нет!

Вот птицы видят гроздья на картине,

Их так пленяет этот виноград,

Что ягоды клюют и на холстине…

Так и ее желания томят.

Желаний пыл невспыхнувший царица

Зажечь в нем поцелуями стремится.

Напрасен труд, царица красоты,

Испробовано все, что достижимо…

Иных наград заслуживаешь ты:

Сама Любовь… в любви… и нелюбима!

«Стыдись, — он говорит, — ты жмешь, пусти,

И эти приставанья прекрати!»

«Когда б о вепре ты не заикнулся,

Давно бы ты ушел, — в ответ она, —

А вдруг метнул копье да промахнулся?

Ну где же осторожность тут видна?

Опасен хищник острыми клыками,

Так мясники орудуют ножами.

Щетину игл — угрозу для врагов

Он тащит на спине горбатой, взрытой,

Он мордой рыть могилы всем готов,

Глаза, как светляки, блестят сердито…

Он в ярости сметает всё с пути,

И трудно от клыков его уйти.

Его бока защищены щетиной,

И надо их сперва пронзить копьем…

А к толстой шее путь для лезвий длинный,

Он в бешенстве сразится и со львом.

Пред ним кустарник в страхе сторонится,

Когда стремглав он через дебри мчится.

Тебя ему сгубить совсем не жаль,

И облик твой, моей любви блаженство,

И нежность рук, и губ, и глаз хрусталь

Все изумительное совершенство!

Но, одолев тебя (вот ужас в чем!),

Как луг, всю прелесть взроет он потом.

Пусть в мерзостной берлоге он таится…

Что делать красоте с врагом лихим?

К опасностям не должно нам стремиться,

Здесь друга нам совет необходим.

Во мне — чуть уши это услыхали