Поэмы - [4]

На лоб он в гневе шапку надвигает,

Уставясь в землю, мрачно хмуря бровь,

Как будто замечать ее не смея…

Но искоса-то он следит за нею.

И любопытно видеть, как она

К мальчишке своенравному крадется,

Как на лице в смятенье белизна

Румянца алым светом вдруг зальется…

То бледен облик щек ее, а вот,

Как молния с небес, он вдруг сверкнет.

И вот она, склоняясь, поникает

Любовницей смиренной перед ним…

Одной рукою шапку поправляет

И льнет к щекам движением хмельным,

Нежнейший след на коже не изгладя,

Как легкий след в недавнем снегопаде.

Меж ними дело кончится войной!

Ее глаза к нему бегут с прошеньем,

Но он не тронут горестной мольбой:

Все жалобы встречает он с презреньем.

То, что неясно в пьесе до сих пор,

Расскажут слезы, как античный хор.

Она дарит его пожатьем нежным…

Как лилия, зарытая в снега,

Иль мрамор в алебастре белоснежном,

Так белый друг взял белого врага.

И бой двух рук — огня со льдом искристым

Двум голубкам подобен серебристым.

Глашатай мысли речь ведет опять:

«Венец творенья в этом мире бренном,

О, если бы мужчиною мне стать,

То, слив сердца в желанье дерзновенном,

Тебя я кинулась бы исцелить,

И даже с риском жизнью заплатить».

Он говорит: «Оставь в покое руки!»

«Отдай мне сердце! — был ее ответ.

Отдай его, в нем лишь металла звуки,

А нежных вздохов в нем давно уж нет.

Теперь меня смутит любовь едва ли,

Ты виноват, что сердце тверже стали».

А он: «Стыдись! Уйди иль дай уйти!

Мой день погублен, конь удрал куда-то,

Из-за тебя его мне не найти,

Оставь меня и уходи одна ты.

Лишь вот о чем сейчас веду я речь:

Как от кобылы жеребца отвлечь».

Она в ответ: «Твой жеребец, палимый

Желаньем ярым, верный путь избрал…

Туши пожар любви неодолимый,

Чтоб уголь сердце не воспламенял.

Пределы морю есть, но нет — для страсти!

Так диво ли, что конь у ней во власти?

Смирившись перед кожаной уздой,

У дерева томился он покорно…

Но, милую почуяв, конь лихой,

Ремень непрочный свой рванув проворно,

Мгновенно ухитрился прочь стянуть,

Освободив и голову и грудь.

Кто, видя милую нагой в постели,

Блеснувшую меж простынь белизной,

Допустит, чтоб в нем чувства онемели

Там, где глаза пресыщены едой?

Кто не дерзнет и хилою рукою

Вздуть пламя в печке зимнею порою?

Позволь коня мне, мальчик мой, простить!

Вот у кого бы надо поучиться

Бездумно наслаждения ловить,

Он нам теперь в наставники годится!

Учись любить, не труден ведь урок,

Усвоенный, тебе пойдет он впрок».

Он говорит: «Любви ловить не буду,

Она не вепрь, чтоб гнаться мне за ней…

Мой долг велик, но брать не стану ссуду,

Держаться дальше от любви — верней!

Я слышал, что она лишь дух бесплотный,

И смех, и слезы — все в ней мимолетно.

Кто в платье неготовом выйти б мог?

Кто нерасцветший лепесток срывает?

Лишь тронь неосторожно — и росток,

Едва взошедший, быстро увядает.

И если жеребенок запряжен,

То быстро в клячу превратится он.

Ты же мне руку вывихнешь… Не надо!

Расстанемся — не время для бесед…

Сними же с сердца моего осаду

И знай: надежды на победу нет!

Брось клятвы, лесть, притворные печали,

Там не пробьешь, где сердце тверже стали».

Она в ответ: «Ты смеешь возражать?

О, лучше б ты был нем иль я глухая…

Сирены голос губит нас опять,

Терзалась я, теперь изнемогаю.

Нестройных звуков полный, твой хорал

Для сердца жгучей раной прозвучал.

Будь я слепой, то уши бы пленялись

Невидимой и скрытой красотой,

Будь я глухой, все атомы бы рвались

К тебе, к тебе, к слиянию с тобой…

Без глаз, ушей, без слуха и без зренья,

Я радость бы нашла в прикосновенье.

А если бы я даже не могла

Ни видеть, ни внимать, ни трогать нежно,

То я бы в обонянии нашла

Возможность волю дать любви безбрежной…

Твой облик излучает аромат,

В нем как бы вновь огни любви горят,

Но вкусу пир ты дал бы бесконечный,

Ты, четырех главнейших чувств исток!

Они тогда бы наслаждались вечно,

Поставив Подозренье на порог,

Чтоб Ревности угрюмой появленье

Не портило бы пир и наслажденье».

Открылся вновь рубиновый портал,

Чтоб нежно речь струилась, а не с гневом,

Но пурпур зорь извечно предвещал

Крушенье — моряку, грозу — посевам,

Скорбь — пастухам, беду — для малых птиц,

Для стада — вихрь и отблески зарниц.

Зловещий этот знак ее печалит:

Так ветер вдруг замрет перед грозой,

Так волк, рычать готовый, зубы скалит,

Так брызнет сок из ягоды тугой,

Как из ружья полет смертельной пули,

Слова непрозвучавшие резнули.

Ее сражает сразу грозный взгляд,

Он и убьет любовь и воскрешает:

Улыбке каждый после гнева рад,

И нищего любовь обогащает.

А глупый мальчуган ей щеки трет,

Вот-вот опять румянец в них мелькнет,

И он уже забыл все то, что было,

Забыл, что собирался укорять…

Любовь уловкой горе отдалила:

Как ум хитер — в беде ее спасать!

Она в траве недвижно замирает

Пусть он ей жизнь дыханьем возвращает!

Он жмет ей нос, и ловит сердца звук,

Сгибает пальцы, видя: плохо дело!

На губы дышит ей… Как нежный друг,

Исправить вред готов, и вдруг он смело

Ее целует! Ей теперь не встать,

Она согласна вечно так лежать.

Ночь грустную теперь заря сменяет,

Два голубых окна открыты в день…

Так солнце утром землю оживляет,

Приветным взором разгоняя тень,

Деля сиянье славы с небесами,

Так и лицо озарено глазами.

Лицо его, как пламя, жгут лучи,

Как будто там сияющими стали.

Не будь нахмурен он, тогда в ночи