Поэмы - [25]

Когда неумолимый Азраил

Придет — что скажешь ты, лишенный сил!

Об камень бы тебя, как хум, разбить,

В осколки мелкие бы раскрошить!

Разбить бы вдребезги тебя давно

И по земле разлить твое вино!

Чтоб кровь твоя во тьму земных глубин

Ушла и превратилась там в рубин.

Ты пьешь вино, едва блеснет рассвет;

Но близок час: за все ты дашь ответ.

Идут года… Беспутства устрашись,

От своего безумья отрекись!

Изверженный из общества людей,

Посмешище ты уличных детей.

Как только пьяный выйдет из ворот,

В него кидает грязью всякий сброд.

Покамест держит пиалу рука,

Он пьет. А выбравшись из кабака,

О притолку ударясь головой,

Ои падает — с распутанной чалмой.

И, в лужу грязи окуная пос,

Он на прохожих лает, словно пес.

Хоть кажется ему, что все пустяк,

Но в нем слабеют мышцы и костяк.

Тропу домой никак он не найдет;

Он хочет пить и грязь из лужи пьет.

Ограду увидав, ломает он;

Обломками в людей бросает он.

Толпа детей швыряет вслед ему

Камнями, волоча его чалму.

Он поминутно падает, потом

Из грязи подымается с трудом.

И снова падает, и вновь встает,

Пройдет два шага, снова упадет.

Лежит в грязи, не помня ничего;

И лижут псы блевотину его.

Проспавшись, в час рассветной тишины

Он вновь стучится в двери майханы.

Найти чалму не в состоянье он.

Он был с деньгами — денег он лишен,

Его богато вышитый халат,

Как саван с мертвеца, ворами снят.

Кинжал его украли дорогой.

В одной он туфле. Туфли, нет другой.

Подол его рубахи и штаны

Разорваны, и мокры, и грязны.

Шатаясь, он по улице бредет

И вновь домой дороги не найдет.

Всем телом от озноба он дрожит.

Его тошнит, и все ему мерзит.

По переулкам пыльным бродит он,

Своей калитки не находит он.

Все, что не взяли воры у него,

Ночная стража оберет с него.

Ночная стража всюду такова,

Худая про нее у нас молва.

Давно ль он был богат, красив, хорош?

Но посмотри — на что теперь похож!

Весь в ссадинах, в грязи и синяках,

Он бродит, наводя на встречных страх.

Бредет, горя от жажды, изнурен,

Из-за беспутства радости лишен.

Нет на душе веселья у него,

Мучительно похмелье у него.

Как могут люди так себя забыть?

Как могут люди так себя губить?

Причин безумья знать мне не дано.

Безумцы есть; но ясно мне одно, —

Что всякий сей пригубливатель чар

Ответит — я, мол, рэнд и каландар.

Но этот рэнд о совести забыл,

Ее в постыдном пьянстве истребил.

Что нам о строчкогоне надлежит

Сказать, коль он себя бессмертным чтит?

Палач, что без убийств не может жить,

И собственных детей готов убить.

На розы не глядит навозный жук,

Когда помета множество вокруг.

Но углежоги — лицами черны,

А нет на них за черноту вины.

Сова угрюма, но среди руин

Ей кажется, что и она — павлин.

От пьянства — гибель тела и ума,

Так сель ломает стены и дома.

Ужасно буйство ливневой воды;

Спасенье в бегстве от такой беды.

С разливом бедственным сравню вино,

Мужей могучих валит с ног оно.

Живое тело — это дом души,

Храм — где бессмертный свет горит в тиши.

Все сокрушает ливневый поток,

Ломает и лачугу и чертог.

А пьянство неумеренное — тьма,

Гасящая бессмертный свет ума.

Коль на свечу хоть капля попадет,

Дрожащий огонек свечи умрет.

Но диво — винопийца день за днем

Привык свой светоч заливать вином.

Не только жар в мангале потушить,

Способен ливень и маяк залить.

Плеснув воды на тлеющий сандал,

Ты видишь — жаркий уголь черным стал.

Кто веселить себя привык вином,

В мрак погружает свой духовный дом.

Скажи: вино — огонь, что создал бес,

И может сжечь посев семи небес.

О смертный, ты на плоть свою взгляни,

С сухой соломою ее сравни!

Страшись, не затевай с огнем игру,

Иль кучей пепла станешь на ветру.

Вино, огонь родящее в крови,

Огнем геенны адской назови.

Прозрачно, чисто, как вода, вино,

Коварным обольщением полно.

Оно играет искристо, маня

Пленительным сиянием огня.

Четыре свойства у огня того;

Печальна участь пленника его.

Четыре элемента существа

На том огне сгорают, как трава.

Сгорают тело, чувство, разум сам,

Сгорают честь, и вера, и ислам.

Того огня ничем не потушить

И никакой водою не залить.

Ведь ливнями шумящий небосвод

Им порожденных молний не зальет.

Вот так же бурный дождь апрельских гроз

Не может погасить сиянья роз.

Но в том светильник жизни не зачах,

Кто искренне раскается в слезах,

И только эти слезы, может быть,

Способны пламя ада потушить.

Слеза мольбы на желтизне щеки

ильней потока яростной реки.

Кто плачет, полон веры и любви,

Слезу его жемчужиной зови.

У плачущих в раскаянье людей

Слеза любая жемчуга ценней.

Кто кается на людях, тем не верь:

Прощения для них закрыта дверь.

Неискренен в раскаянии тот,

Кто руку на святой Коран кладет.

Не верь ни воплям, ни потоку слез

Того, кто кается, страшась угроз.

Кто предан истине всем существом,

Не волен тот в раскаянье своем.

В душе всегда хранит он божий страх

На трудных испытаниях путях.

Пусть — по незнанью — он в грехе живет,

Раскаянье само к нему придет.

Несовершенство чувствуя свое,

Он плачет, истребляя бытие.

И, грозный счет ведя делам своим,

Рыдает он — отчаяньем томим,

Но, милостью небесной огражден,

Как золото из тигля, выйдет он.

Свет красоты бессмертной возлюбя,

Откажется от самого себя.

И он в своем раскаянье найдет

Неисчерпаемый исток щедрот.

Сам человек — что может сделать он,

Коль силой высшею не одарен?

Без помощи таинственной ее —