Поединок в пяти переменах блюд - [29]

– О, Себастьян, дорогой, могу я доверить вам вино? – спросила Штефани с невинной улыбкой, игнорируя деликатную ситуацию, в которой находился Себастьян.

И протянула ему графин с красным вином. Все, хватит этого тет-а-тет! Господи помилуй, надо же – Сибилла! Да Себастьян Тин уж точно не для этой малышки. К тому же пора переходить к делу. Моя книга. Труд моей жизни. Мое дитя.

Себастьян медленно встал, не отводя взгляда от Сибиллы. Он рассеянно нащупал графин, задел его, и в следующее мгновение на белой скатерти расползлась лужа красного вина.

Штефани вскочила.

– Мое платье! – вырвалось у нее.

Регина тоже подскочила и начала засыпать пятно на скатерти содержимым солонок.

– Старый способ! – ликующе заявила она. – У нас в доме часто бывали эти замшелые русские, безумные графы и декадентствующие помещики, о my god! Вы не представляете, что они вытворяли, но моя мать всегда сохраняла хладнокровие и говорила: «Со-о-оль, любимый, пррринеси мне со-о-оль, мно-о-ого со-о-оли!»

Штефани с трудом взяла себя в руки.

– Ничего страшного, просто возьмите другой графин, Себастьян, все в порядке.

Но голос ее был тонким и слабым.

Себастьян словно остолбенел, глядя на суету, возникшую из-за него. Наконец он как будто пришел в себя.

– Простите меня, о, милая Штефани, я безутешен, не понимаю, как могло это произойти, какой ужас… – И с этими словами он опустился перед ней на колени.

– Как я могу загладить свою вину? – ныл он, и стало почти невозможно сказать, было ли его самоуничижение истинным или он просто пародировал раскаяние.

– Загладить? Ах, Себастьян, мой милый Себастьян, поднимитесь, пожалуйста. – Штефани подала ему второй графин. – Будьте нашим виночерпием, и все будет в порядке!

Себастьян церемонно поднялся и посмотрел на скатерть.

– Разве не странно?

– Что именно, Себастьян? – Штефани была в нетерпении. Ну что там еще?

– Наша уважаемая Сибилла только что говорила о девственности ее текстов, которые не видел еще ни один мужчина, не говоря уж о том, чтобы к ним прикасаться, и в следующую минуту – вот. Посмотрите сюда! Ну?

Держа в одной руке графин, Себастьян другой указал на скатерть сильным и резким жестом, словно примеривался нанести финальный удар карате, от которого стол должен разломиться пополам.

– Вот, неужели вы не видите? Это – знак! Скатерть напоминает нам простыню, которую и сейчас еще кое-где в романских странах вывешивают на ворота после первой брачной ночи, как свидетельство того, что невеста потеряла свою девственность. Белое и красное, невинность и безумие, снег и кровь, разве можно представить себе лучшее благословение для дебюта Сибиллы? Разве это символическое, пардон, пардон тысячу раз, лишение девственности не является предзнаменованием рождения новой писательницы, зачатой между ягненком и лимонным муссом, омытой драгоценным вином?

– Занятно! – процедила Штефани сквозь зубы. Она почти теряла сознание от возмущения. И, что самое ужасное, эта театральная шлюшка, разумеется, получает удовольствие, посмеиваясь про себя, когда другому плохо.

– И это вино прекрасно, Штефани! – вскричал Себастьян в экстазе. – Аромат фиалки, слабый тон молодых побегов и легкая острота карамели, включающая в себя и запах белых грибов и мускуса, одним словом, как если бы бог скатился по горлу в красных бархатных штанах!

Штефани безучастно улыбнулась.

– Это из Хафербека? – спросила она.

– Нет, из «Les enfants du paradis».[95] – Себастьян был очень горд своей находкой.

– О да, «Les enfants du paradis»!

Ну нет, так быстро она не сдастся! Вот оно, точное слово. Сейчас надо выразить восторг, подумала она, и, главное, не слишком напирать. Себастьян должен снова повернуться к ней, к ней, к блистательной хозяйке. Она прижалась щекой к ладони, жест, который она тысячу раз видела в кино и который всегда был сигналом того, что сейчас произойдет возврат к прошлым событиям. Внимание, Себастьян, возвращение к прошлому!

– Я знаю, когда я впервые смотрела этот фильм, в утробной темноте зала меня охватило волшебное очарование; потом я писала об этом фильме, дорогой Себастьян, но это была не рецензия, а путевой очерк, описание путешествия, ведь я открывала новый, загадочный континент, который называется «кинематограф», ах, я пребывала в состоянии полной эйфории и одновременно ясной до прозрачности прозорливости, кажется, у меня сохранилась эта статья, надо ее перечитать…

– …Мне бы тоже этого очень хотелось, разумеется, – вставил Себастьян, – но, милейшая Штефани, иногда следует защитить себя от разочарований, неизбежных, когда обращаешься к самому себе через много лет. Я тоже однажды поддался этому желанию, взяв в руки свои ранние, восторженные произведения, и что же? Алмазы превратились в пыль, очарование исчезло, золото оказалось плодом упражнений алхимиков, дыхание юношеского гения исчезло… куда? Бог его знает…

Это была катастрофа. Штефани прошиб пот. Все не так, не так, все пошло не так.

– Очень может быть, Себастьян, что сам ты испытываешь разочарование, а человек сторонний воспринимает это совсем иначе!

Ну вот, теперь очередь Теофила. Ну, скажи что-нибудь! Она взглянула на Теофила, который бесстрастно смотрел на нее, похоже, он даже не прислушивался.