Поединок в пяти переменах блюд - [28]

За столом воцарилось смущенное молчание. То, что выдала сейчас Сибилла, было слишком.

Себастьян ошеломленно посмотрел на нее. Он никак не мог решить, кто она ему – сестра по духу или конкурент.

Молодая женщина словно почувствовала его сомнения и сделала паузу, этакое маленькое самовлюбленное промедление, затем она произнесла, как бы между прочим:

– Думать о прекрасном присутствии непреходящего в нашем времени так болезненно…

Себастьян издал тихий стон и сжал ей руку. Сестра по духу, да, сестра по духу.

– Вы так прекрасно говорите, вы не пробовали писать? – поинтересовался он вкрадчиво.

– Стихи, – выдохнула Сибилла, – короткие рассказы, малые формы, знаете, ничего особенного, скорее микрокосм.

– Но это прекрасно, милейшая Сибилла, – вырвалось у Себастьяна, – почему я не знаю ваших текстов? Где вы печатались?

Штефани и Регина синхронно повернули головы к Сибилле и уставились на нее. Нет, только не это. Только не она. Нет!

Сибилла потупила взгляд. Сердце колотилось, хотя сама она чувствовала себя легко и свободно. Значит, он не читал ее текстов. Или просто забыл. Тем лучше. Вот он, ее звездный час. Сейчас она сможет добиться всего на свете.

– Ах, Себастьян, – ответила она мягко, – пока все лежит в ящике стола, девственная, никому еще не отдавшая права первой ночи, тщательно оберегаемая тайна, которую я делю сама с собой.

– Вы пишете? – растерянно спросил Теофил. Он почувствовал себя обманутым. Значит, она перешла на чужую сторону, не проронив ни звука. Просто сделала это. Предательница.

– Стихи, гм… – не выдержала Штефани. – Очень мило, но для меня в этом есть что-то от переходного возраста, от игры в прятки, поэзия замещения, рифма вместо чистого текста, метафора вместо понятия, все-таки времена сейчас уже не те! – Она обратилась к Герману за поддержкой: – Не правда ли, Герман, цветы в этих стихах всегда цветут там, где рождается желание, роса окропляет траву там, где предполагается мерзкое возбуждение, большинство этих весьма спорных творений высокопарно называют себя лирикой, но по сути своей являются не чем иным, как подростковыми неврозами, кропотливо обвязанными розовыми нитками!

– Может быть. – Грюнберг не торопился протянуть Штефани руку помощи, даже рыцарские чувства имеют свои границы, а фрау Круг слишком уж перегнула палку.

Себастьян растерянно посмотрел на Штефани.

– Но, но, Штефани, дорогая, я не понимаю вашей эмфазы, именно поэзия венчает собой светлое здание литературы, о лирика, нежный цветок в удивительной флоре всех этих букв, заполоняющих страницы миллиардов книг, нет, нет, это выдающееся, прекрасное искусство!

Он говорил возбужденно и непроизвольно положил руку на плечи Сибиллы, как бы защищая ее.

Сибилла была словно вся из фарфора. Такая нежная. Такая хрупкая.

– Есть тексты, в которых нет ничего от рационализма повседневной жизни. Скорее попытки, фрагменты, и они скользят. – Сибилла окинула взглядом сидящих за столом, думая: «Они забросают меня камнями, но я все равно произнесу это». – Они скользят по краю безмолвия.

Ни возмущения, ни смеха. Видимо, рука Себастьяна, взявшая ее под свою защиту, была слишком сильна, чтобы кто-нибудь набросился на нее за эту пошлость. Проглотили, думала Сибилла, они и вправду проглотили ее, и к облегчению примешивалось желание расхохотаться. Но она справилась с собой и вместо этого улыбнулась Себастьяну. Спасение раненной охотниками косули. Вымученная улыбка, неплохо.

Себастьян еще ближе придвинулся к Сибилле.

– Расскажите мне о себе, – попросил он и подал ей шоколадку. Он настоял на том, чтобы она собственноручно развернула ее для него.

– Ах, я просто изучаю мир и его обитателей, а потом записываю, – ответила Сибилла и засунула Себастьяну шоколадку в рот. – У меня есть небольшая тетрадка, она всегда со мной, и все, что приходит мне в голову, оказывается там. Скоро и вы туда попадете! – пообещала она улыбаясь.

Себастьян чувствовал, как шоколад тает на языке.

– Вы мне покажете эту тетрадку? – спросил он тихо.

Сибилла быстро оглядела сидящих за столом. На них как будто не обращали внимания, потому что Герман как раз начал рассказывать анекдот. Ее рука скользнула внутрь жакета, висящего на спинке стула, и извлекла синюю ученическую тетрадь.

– И кто же там? – нетерпеливо спросил Себастьян.

Сибилла быстро пролистала тетрадку и остановилась на одной из страниц.

– Вот, – шепнула она, – здесь о Штефани.

Себастьян посмотрел на нее, ожидая продолжения.

– Ну?

– Вялая элегантность. Печаль ресниц осеняет блеклость лица, – прочитала шепотом Сибилла.

Себастьян издал задушенный возглас и сдавленно захихикал, как будто громкий смех мог выдать причину его веселья. Он восхищенно поднес руку Сибиллы к своим губам, задержавшись взглядом на ее декольте.

– Превосходно, превосходно! Еще шоколадку, – попросил Себастьян и открыл рот.

Интимная уединенность на том конце стола явно переходила всякие границы. Штефани отвела пряди волос со лба. Ей было жарко. Все зашло слишком далеко. Себастьян принадлежит ей. Это она, в конце концов, его пригласила. Это она для него готовила. Это на ее голубом блюдечке он сидит. Он дрогнул, это ясно. Необходимо что-то предпринять. Срочно. Потому что игры вон там, это Штефани прекрасно понимала, в какой-то момент начинают приобретать собственную динамику, необратимую. На Теофила, во всяком случае, надежды нет. Он, похоже, и не собирается отвлечь Сибиллу. Сосредоточенно ковыряет ложкой десерт, не поднимая глаз от тарелки.