Поединок - [2]

С надеждой подумав об этом, он решил в последний раз посмотреть на танк и уж затем решительным рывком проскочить к лесу. Ведь лес был совсем рядом, каких-нибудь шагах в десяти виднелся густой кустарник. Он посмотрел на танк и вдруг с ужасом увидел, как в башню угодил снаряд. Он не только увидел, но и услышал, как искрометный ком металла шлепнулся о броню, как машина вздрогнула и замерла. «Неужели все кончено?» — обожгла его страшная мысль, и он окоченел от испуга, и все смотрел в сторону танка, ждал, будут ли из него стрелять. Но друзья не стреляли. «Что с ними? Может быть, ранены или убиты?»

Он размышлял о том, что же делать дальше? Как быть? Пробираться в тыл, без личного состава, одному? Но имеет ли он на это право — командир танка, офицер? Нет, не имеет он таких прав. Морально не имеет. Он должен вернуться. Умереть, но выполнить свой долг перед теми, кто там остался.

И он пополз обратно. Каждый метр давался ему с неимоверным трудом. Смерть была совсем рядом, она могла его настигнуть каждую минуту, каждую секунду. Когда вблизи рвались снаряды, он слегка вздрагивал и пригибал голову к рыхлому снегу. Передохнув, опять полз, прижимаясь как можно плотнее к окоченевшей земле. Время тянулось томительно долго, и, пока он добирался до машины, показалось, что прошла целая вечность.

Наконец он коснулся рукой гусеницы, и почувствовал, как она холодна. Но что делать дальше, как попасть туда, в танк? Под днищем к аварийному люку не подобраться: «КВ» изрядно увяз. Забираться наверх — сразу заметят и подстрелят. Ждать, когда настанет ночь, — тоже рискованно, фашисты в любую минуту могут пойти на захват танка, и обороняться ему там, под защитой брони, во сто крат легче.

И он пошел на риск. Быстро вскочил на ноги, схватился руками за холодную кромку брони и открыл верхний люк. Все же успел открыть, и в это мгновение пуля ударила ему в правую ногу. Он чуть не вскрикнул от жгучей боли, почувствовал, как теплая кровь заполняет сапог. Он подтянулся руками и головою вниз, провалился в темное отверстие, где пахло гарью и кровью.

В тесной кабине танка первым делом огляделся: глаза постепенно привыкали к полутьме. Вот он увидел Киреева, тот полулежал в неестественной позе: голова водителя безжизненно упала на правое плечо. Гаврилов взял Ахмета за плечи и в самое ухо прокричал:

— Ахмет, ты жив?!

Киреев не отвечал. Савельев тоже был мертв. Лейтенант стал осматривать башню. Пробоин не оказалось. «Как же так сразило сразу двоих?» — подумал он и, приглядевшись повнимательней, понял все — от сильного удара разлетелось прицельное приспособление, осколками его и убило башенного стрелка и водителя.

Командир танка заметно слабел от потери крови и наконец вспомнил, что надо немедленно перевязать рану, иначе и он, последний защитник могучей машины, может погибнуть. А ему умирать нельзя, он должен бороться, мстить за своих друзей. Корчась от страшной боли, еле снял сапог, туго забинтовал голень, но боль не проходила — видимо, задело берцовую кость.

«Только бы не потерять сознание, держаться, держаться», — мысленно приказал он себе и поглядел в смотровую щель. Впереди виднелись редкие кустарники, земля была изрыта снарядами, снег перемешался с рыжей землей, а сбоку, где-то совсем недалеко, била залпами вражеская батарея. Он боялся одного: когда затихнет пальба, фашисты подтянут тягач и уволокут попавшую в беду машину. Сумеет ли он отбиться до подхода своих, хватит ли сил; снаряды есть, пушка в исправности, и пулемет действует. Нет, он будет драться, только мертвого они могут взять его…

Так он размышлял и вдруг увидел в смотровую щель приближающихся людей. От неожиданности он даже вздрогнул: фашисты шли плотной цепью с автоматами и не стреляли. Он подавил в себе волнение и, напружинившись, смотрел на врагов уже холодно и с расчетом. Только не спешить, только не волноваться, подпустить их как можно ближе и ударить в упор. Фашисты шли и громко переговаривались: они, видимо, решили, что в танке нет способных к бою людей. Они шли в полный рост — человек пятьдесят — как на параде, готовые к легкой добыче.

Федор подпустил их как можно ближе, почти вплотную. Тут уж он не боялся промаха и нажал на гашетку пулемета. Враги начали падать один за другим, некоторые короткими перебежками повернули назад. Он бил им в спины, и они снова падали: кто — лицом в снег, кто — на бок или на спину, вскинув автомат и отбросив его в сторону, как ненужную палку.

— А, гады! Получайте сполна!

Так он отбил первую атаку. Вторично враги не посмели пойти открыто, они поняли, что танк жив, и решили взять его во что бы то ни стало. Федор заметил, что фашисты избрали совсем другой маневр. Они редкой цепочкой, полусогнувшись, стали пробираться стороной, справа. «Ага, — догадался он, — хотят зайти в тыл, окружить и поджечь. Ничего не получится, господа хорошие». И он резко развернул башню, полоснул длинной очередью. Фашисты залегли. Потом он увидел, что и с левой стороны появились враги. Их тоже заставил прижаться к земле.

Потом еще была атака. Потом еще… Он уже не помнил, сколько времени шел бой. И уже вечером, когда наступили сумерки, произошло несчастье: вражеский снаряд ударил в башню. От страшного толчка Федор чуть не вылетел из сиденья, в глазах у него зарябило, а в горле застрял комок, перехватив дыхание.