Подземная железная дорога - [96]

В подобные моменты кратких пауз между выступлениями Ландер неизменно напоминал Коре Молли. Она была уверена, что, несмотря на всю свою оживленную болтовню, этот человек более всего желал бы оказаться у себя дома и разыгрывать там концерты в полном одиночестве.

У него были длинные породистые пальцы. Странно, что человек, в жизни не державший в руках мотыги, не знавший, что такое собирать хлопок или подставлять спину под удар плетки-девятихвостки, стал голосом тех, кто делал это всю свою жизнь. Он был сухощав, бронзовая кожа говорила о негритянской крови матери. Ни разу Кора не видела, чтобы Ландер суетился или торопился. Он двигался с изысканной грацией, подобно листу, скользящему по поверхности пруда, выписывающему собственную траекторию средь кротких течений. Но стоило ему открыть рот, как становилось понятно, что силы, пригнавшие его сюда, кроткими не были.

На этот раз белых гостей не было. Пришли все те, кто жил и работал у Валентайнов, а также семьи с прилегающих «цветных» ферм. Только увидев всех участников одновременно, Кора поняла, как же их много. Были те, с кем она прежде не встречалась, вроде маленького бесенка, лихо подмигнувшего ей, когда они встретились глазами. Незнакомые друг с другом, а все же одна семья, седьмая вода на киселе, а какая ни есть родня. Сидя среди мужчин и женщин, родившихся в Африке или в колодках и либо вырвавшихся на свободу, либо купивших себе эту свободу, Кора чувствовала, как по ее спине ползут мурашки. Их клеймили, пороли, насиловали. Но вот они здесь. Черные. Свободные. Распоряжающиеся собственными судьбами.

Валентайн, чтобы не потерять равновесия, оперся ладонями о кафедру.

– Я рос не так, как большинство из вас, – произнес он. – Моей матери не приходилось дрожать за мою жизнь. За то, что среди ночи за мной придут и продадут на Юг. Белые судили только по цвету кожи, этого было достаточно, чтобы меня не трогали. Я убеждал себя, что не делаю ничего дурного, но всю жизнь пребывал в заблуждении. До тех пор, пока не пришли вы и моя жизнь не превратилась в нашу.

Он рассказал, как уехал из Виргинии, чтобы оградить детей от разрушительных расовых предрассудков и их страшных спутников – зверства и жестокости. Но когда Господь так милостив в своих щедротах, нельзя спасать только двоих детей.

– Лютой зимой в нашу дверь постучалась больная несчастная женщина, которую мы не спасли, – продолжал он дрогнувшим голосом. – Это было мое упущение. Пока кто-то из членов нашей семьи страдал в ярме рабства, я лишь формально мог называть себя свободным. И всем здесь присутствующим мне хочется сказать слова благодарности за то, что наставили меня на путь истинный. Неважно, пробыли вы с нами много лет или несколько часов, вы спасли мою жизнь…

Он покачнулся. Возникшая рядом Глория подхватила его.

Валентайн откашлялся.

– А теперь некоторые из членов нашей семьи поделятся с вами своими мыслями, и, надеюсь, слушать их вы будете так же, как слушали меня. Должно быть место для разных точек зрения, когда речь идет о выборе пути через дремучие дебри. В ночном мраке легко сделать неверный шаг.

Отец-основатель фермы отошел от аналоя, и на его место двинулся Минго, которого сопровождали дочери, целующие отцу руки на счастье.

Когда девочки вернулись на свои места, Минго начал с рассказа о пройденном пути, о бессонных ночах, когда он молил Бога не оставлять его, о годах работы, которые понадобились, чтобы выкупить семью на свободу.

– Кто-то себя спасал, а я честным трудом выкупал их одну за другой, – говорил он, утирая кулаком слезы.

Но потом сменил тон.

– Мы сотворили невозможное, но по себе мерить не следует. Спасутся не все. Для некоторых это недостижимо. Рабство растлевает их души, лукавый вкладывает в их головы скверну. Они ищут забвения в виски. В неверии и дьявольских соблазнах. Мы видим этих заблудших на плантациях, на улицах городов и поселков, – тех, кто не может и никогда не сможет себя уважать. Мы видим их здесь, им открывается благодать этого места, но они не способны ее принять. И они уходят всегда под покровом ночи, потому что в глубине души знают, что недостойны, что уже слишком поздно.

С задних скамей сторонники Минго кивали и выкрикивали: «Аминь!»

Минго продолжал. Теперь он говорил о действительности, на которую нельзя закрывать глаза. Мечты Валентайна, пусть благородные и справедливые, можно осуществить только постепенно. Белые в один день не переменятся.

– Всех спасти нельзя. Пытаться спасать каждого – это обречь себя на гибель. Вы что думаете, белые, до которых всего пара-тройка миль, вечно будут мириться с нашим самоуправством? Мы же без конца козыряем тем, что они нам не указ. Беглых укрываем. С подземной железной дороги вооруженные люди шастают туда-сюда. Попадаются и настоящие преступники. Которых за убийства разыскивают.

Почувствовав, что взгляд Минго устремлен на нее, Кора стиснула кулаки.

– Ферма Валентайнов – это славный шаг в будущее. Белые благодетели собрали для негритянских детей книжки – так, может, попросить их собрать денег на школы? И не на одну-две, а на десять! Ведь если негр докажет свой ум и бережливость, что мешает ему стать полноправным и полезным членом американского общества? Разве можно ставить такую возможность под удар? Поэтому никакой поспешности! Надо прийти к соглашению с соседями и перво-наперво прекратить любую деятельность, которая может восстановить их против обитателей фермы.