Подъяремная Русь - [266]

– Верно ли?

– Как нынче четвёрток, Александр Данилович.

Светлейший побежал к Петру.

– Садись, – указал ему царь на стул. – А то бы шёл в трапезную…

– Успеется, – вздохнул Меншиков. – Не до пиров.

– Неужли плохо так? – испугался царь, неправильно истолковав слова «птенца».

Меншиков истово сплюнул через плечо.

– Сухо дерево, завтра пятница… Не допусти того Бог. Здорова будет царица!

Сердечный тон «птенца» тронул Петра.

– Садись, – повторил он, – и расскажи чего-нибудь. А я послушаю.

Фельдмаршалу стало не по себе. «Окручинить или не говорить?» – заколебался он. Ему боязно было огорчить государя. Но как упустить такую долгожданную минуту?

– Почему ж примолк? – спросил государь. – Говори.

– Чего говорить! И без того нерадостен ты, что ж тревожить тебя…

Царь вздрогнул, схватил стоявший перед ним кубок, повертел в руке и поставил на место. Достал трубку, набил её табаком и снова сунул в карман.

– Да не тяни же!

– Вон оно дело какое, Пётр Алексеевич. Я про Монсову… Да уж не соображу, как и начать…

Занесённый кулак государев мгновенно помог ему «сообразить». Он торопливо выложил всё. Царь был до того поражён, что не хотел верить его словам.

– Как? Мне предпочтён презренный раб? Кейзерлинг? Она… с ним… ночи проводит?

По ногам Петра пробежала дрожь. Голова запрыгала.

– Она с ним побрачиться мыслит, – торопливо заканчивал свой рассказ Меншиков. – Вот и цидула тебе от неё…

Не дочитав письма, Пётр, как был без тёплой одежды, выбежал на двор. Меншиков едва нагнал его, укутал в шубу и усадил в сани.

– Гони! – хрипло выкрикнул государь. – На Кукуй!

Невдалеке от усадьбы Анны Ивановны он на полном ходу выпрыгнул из сидения. Он задыхался. Ему хотелось ломать всё на пути, вздыбить самую землю.

– Уйди! – схватил он Меншикова за горло. – Уйди! Убью! – и свободной рукой ударил его по переносице.

Хлынувшая кровь окончательно помутила рассудок царя. Швырнув фельдмаршала наземь, он ринулся к дому. Шуба свалилась в сугроб, стремительно, мельничными крылами резали воздух длинные руки, пена пузырилась по углам губ, злобно топырились, словно готовые оторваться, заиндевелые тонкие усики.

Размазывая по лицу кровь и спотыкаясь на каждом шагу, Меншиков догнал Петра у самых дверей.

Всё было так, как говорил Евстигней: дверь с чёрного хода не заперта, в сенях – ни души. У порога в приёмный зал безмолвно ждал споручник дьякона – дворецкий.

Монс сидела, прижавшись к Кейзерлингу, и поила его с ложечки каким-то сиропом. Вдруг ложечка выпала из её руки: она увидела в зеркале безумное лицо государя.

Далеко в сторону отлетел стол. С грохотом просыпались бутылки, чашки. Зазвенели вышибленные оконные стекла, треснули рамы. Схватив немку, Пётр поднял её и стукнул грудью о край стола. Меншиков облапил посла и вынес в соседнюю горенку.

Неожиданно царь прекратил расправу.

– Пантрет! – топнул он ногой. – Живо! Ворочайся!

Еле живая Анна Ивановна поползла в опочивальню и вернулась с украшенным бриллиантами портретом царя. Пётр вырвал из её рук знак былой своей милости и передал Меншикову.

– За верные службы жалую вас, светлейший, сим пантретом моим. А тебя, – повернулся он к Анне Ивановне, – лишаю всего: и поместий, и хором, и холопов. А ежели где увижу на улке, псами затравлю, так и знай…

Глава 6 ИСПЫТАНИЕ

«Крепкая пушка Санкт-Питербурху» – Выборг был взят. Брюс завоевал всю Карелию, Рига сдалась…

– Тут бы и учинить докончание, – там и здесь стали раздаваться голоса. – Не весь же мир Божий нужно нам воевать. Как бы, за большим погнавшись, малого не потерять.

Но так как дальше сетований никто не шёл, государь пока что не трогал недовольных.

– Да и недосуг мне, – отмахивался он. – Мне к войскам торопиться надо. Вот только окручу племянницу Аннушку с герцогом Курляндским Фридрих-Вильгельмом, и марш. Было бы лишь на кого государство оставить… На кого только?

Думка о «достойном заместителе», Сенате, все больше беспокоила государя. Он окончательно убеждался, что нужна такая коллегия, «в коей сановники были бы связаны круговой порукою, следили друг за другом и отвечали один за всех и все за одного».

– Покель государственное хозяйство крепче вотчинного, надлежит мне сидельцев иметь, кои блюли бы моё добро, – решительно объявил Пётр на сидении 29 февраля 1711 года. – За сим и собрал вас, чтоб кончить.

Прибыльщик Курбатов тотчас же приступил к чтению денежных отчётов. Похвалиться ему, к сожалению, было нечем. Во всей стране процветало ничем почти не прикрытое казнокрадство, граничащее по дерзости своей с грабежом.

По мере чтения лицо государя все больше вытягивалось и темнело. Ближние со страхом следили за ним, предчувствуя близкую бурю.

– Воры! Изменники! У нас ведь война! – стукнул Пётр кулаком по столу. – Доколе же, Господи, врагам родины потакать? Свои, а во сто крат хуже шведа проклятого!

– А всё отчего распустились? – вмешался Стрешнев. – Не потому ли, что ваше царское величество всегда в отлучках?

– Дескать, – подхватил Шафиров, – где ему за государственностью надзирать, коли он и в столице-то, почитай, не бывает.

Царь поочерёдно оглядел присутствующих и решительно повернулся к кабинет-секретарю Алексею Васильевичу Макарову