Подвиг жизни шевалье де Ламарка - [82]

И Розалия снова покрывала страницы своим ровным почерком:

— Первое. Наиболее важным из всех знаний для человека есть знание природы, рассматриваемое во всей ее полноте.

Второе. Изучение это не должно ограничиваться искусством различать и классифицировать произведения природы, — твердо произнес Ламарк, приподняв голову от подушки, — оно должно вести к познанию самой природы, ее сил, ее законов, по которым она производит свои действия и свои изменения, и того пути, которым она постоянно следует во всех своих проявлениях.

Третье. Наиболее должны привлечь внимание человека и побудить его к исследованиям те законы природы, которые управляют деятельностью и явлениями человеческой организации, его внутренним чувством, его склонностями и прочее, а также те, которым подчинены внешние деятели, оказывающие благотворное или, наоборот, вредное влияние на его интересы.

Четвертое. При помощи знаний, полученных им из этого изучения, он легко согласует свои действия с законами природы, сумеет освободиться от различных бедствий, наконец, извлечет из этих знаний величайшие выгоды.

Розалия пишет все быстрее, с тревогой замечая волнение отца; она боится потерять хотя бы одно слово.

Потом ночью она перепишет все это набело. Аккуратными красивыми строчками лягут на странице за страницей мысли отца. Она будет сидеть за столом, пока не догорит последняя свеча. Тогда она уснет неглубоким, беспокойным сном, продолжая и во сне прислушиваться к его неровному дыханию.

С первым же лучом утренней зари она снова будет работать, безмолвная и бледная той прозрачной бледностью, которая разливается по лицу человека, давно не дышавшего свежим воздухом.

Новая Антигона,[9] она безотлучна при слепом отце, запершись вместе с ним в этой печальной комнате, в кругу его последних мыслей. Несколько лет она не покидала комнаты.

Корнелия иногда выходила из дома, чтобы сделать нужные литературные справки, заказанные отцом, или скромные покупки. Она сменяла Розалию, когда у той из онемевших пальцев падало перо, и продолжала записи.

Так были написаны два последних тома «Естественной истории беспозвоночных» и лебединая песнь Ламарка «Аналитическая система положительных знаний человека».

Эта книга вышла через год после смерти Ламарка. В ней Ламарк высказал свои нравственные и общественные воззрения. Они показывают великий труд всей его жизни над исследованием жизненных явлений и условий совершенствования животных и человека.

Жестокое осмеяние, которому была подвергнута «Философия зоологии», ничуть не охладило и не остановило ее автора.

Он чувствовал себя солдатом, защищающим свою родину. Этой родиной, страной обетованной, куда пришел он после долгих и мучительных странствий, многих лет сомнений и раздумья, была «Философия зоологии». И он твердо и смело продолжал путь провозвестника своего нового учения о природе, созданного и выношенного упорным трудом.

Годы шли, ослабло зрение, руки начали дрожать, походка стала медленной и нетвердой, но светлый дух бойца не остывал. Ламарк продолжал свою работу. Во всех дальнейших произведениях он развивал и пропагандировал учение об историческом развитии природы, изложенное в «Философии зоологии».

После «Философии зоологии» он написал семь томов «Естественной истории беспозвоночных». Ей он предпослал «Введение», в котором снова, более сжато, изложил разработанное им учение.

До конца своих дней Ламарк оставался на посту борца за установление эволюционного взгляда на всю природу.

Его поносили, бранили, над ним издевались, вытесняли с оплачиваемых должностей. Превратно толковали учение Ламарка, а он, старый, почти слепой, лишенный всех средств к существованию, вдохновенно думал о земле, о жизни, о законах природы и писал, писал…

Больше он не мог рассматривать под лупой животных. Это счастье было утрачено, подобно тому, как судьба отняла у него еще более высокое наслаждение — склониться над микроскопом. Пока зрение позволяло писать, не все было потеряно.

Но быстро надвигалось горе, настоящее и неотвратимое.

Все чаще приходилось обращаться к дочерям с просьбой записать его мысли под диктовку: слабые глаза не позволяли подолгу писать самому. А написанное так трудно было разобрать. Для Ламарка потянулись бесконечные сумерки.

Теперь старое больное тело часто нуждалось в покое, и Ламарк лежал в постели. Ум же не искал покоя и не прекращал неустанной работы.

Однажды Ламарк не увидел строчек, вышедших из-под его пера… Ведь он их написал, — в этом он был твердо уверен! Где же, где они? На бумаге их нет, перед ним только смутно различимое светлое пятно. Все было кончено.

Мрак сомкнулся вокруг него, мрак, который нельзя разрезать ни одним светлым лучом. Ламарк ослеп.

Жалкий старец, слепец! Нищий, всеми забытый, он живет в вечной тьме еще многие годы.

Старческая слабость приковала его к постели. Редко приходит кто-либо навестить дряхлого старца. Одни успели забыть, другие всегда не любили этого «мечтателя» и «фантазера», третьи признали его «глупцом», оставившим свои действительно полезные труды по систематике ради нелепых предсказаний погоды и опасных бредовых идей о древности Земли и жизни, о непрестанных изменениях природы. Но могучий ум, хоть и в дряхлом теле, не мог остаться бездеятельным. Что мрак для глаз, если мысль светлая! Что значит нищета для старого ученого, если он богат своим внутренним миром, если еще так многое он хочет сказать людям, передать им свое заветное.