Подвиг, 1968 № 05 - [7]

Она проснулась, почувствовала на себе пристальный взгляд. В камере никого не было. Она села на топчане и только тогда увидела, что кто-то наблюдает за нею в дверной глазок. Она встретила этот взгляд спокойно и несколько мгновений без труда выдерживала его. Велико было искушение взять верх в этом поединке, но что б это ей дало? «Разумнее продолжать играть роль апатичного существа, — решила она. — Раз нет возможности действовать, буду выжидать…»

С безразличным видом она отвернулась от двери и принялась за похлебку. Когда с похлебкой было покончено, она встала, чтобы размять ноги. Дверной глазок был закрыт.

Потом ее снова повели на допрос.

4

Гауптман Дитц терпеливо ждал, пока Краммлих закончит свои наблюдения. Обер-лейтенант смотрел в дверной глазок не меньше четверти часа и за все это время отвел глаза только дважды — чтобы закурить сигарету. Когда Краммлих опустил задвижку, оба молча прошли по коридору подвала, затем по лестнице вверх, и только возле своего кабинета, выбирая из связки нужный ключ, Дитц спросил:

— Так что же все-таки думает наш юный философ?

— Это будет трудный случай, Эрни.

— Спасибо, Томас, вы, как всегда, проницательны и остроумны, — не выдержал искушения и съехидничал Дитц. — Я бы до этого ни за что не додумался. Может быть, вы скажете еще что-нибудь не менее оригинальное?

— Скажу. Не знаю, умна ли она, но хитрости ей не занимать. Это видно сразу.

— И что же?

— А то, что вы напрасно пытались заговорить ей зубы. Она видит игру на три хода вперед.

Они уже были в кабинете. Дитц распахнул окно, подошел к письменному столу и положил фуражку на сложенные в аккуратную стопу папки.

— Конкретнее, Томас, что вы предлагаете? Из Цоссена уже запрашивали, как движется дело, и вечером будут запрашивать снова.

— Вы им пожалуйтесь, что агент мужественно переносит пытки.

— Нам запретили ее пытать! — почти крикнул Дитц.

— Даже так? — Краммлих не пытался скрыть своего искреннего удивления. — Дело нечисто, Эрни. Одно из двух: или это птица уж очень высокого полета, или… или дело идет о такой тайне, что нам и не снилось. Дайте мне дня два подумать…

— Вы начнете допрос через десять минут, — перебил его Дитц, — извольте думать в процессе работы. Я распоряжусь, чтобы вам принесли результаты экспертизы — и с богом!

Дитц схватил фуражку и быстро прошел мимо Краммлиха. Возле двери он задержался на минуту.

— Прошу помнить, что счет идет на часы, в лучшем случае — на дни. Если пройдет крайний срок, русские могут запустить с тем же заданием еще кого-нибудь. Мы не можем рассчитывать только на Цоссен. Надеюсь, это вы понимаете?

Гауптман Дитц, как и все его офицеры, имел в здании контрразведки свою комнату, в которой он жил, когда того требовали интересы дела. Она была удобна: полуторная кровать, маленький письменный стол, два глубоких кожаных кресла, секретер и в нише за ширмой умывальник. Дитц никогда не открывал секретер при подчиненных. Там находился магнитофон, лежали наушники. Один поворот включателя — и можно слушать и записывать все, что происходит в кабинете гауптмана: микрофон был вмонтирован в письменный стол под сукном. Гауптман вовсе не рассчитывал открыть с помощью немудреного приспособления какие-то тайны, но отсюда было удобно следить — вроде бы и не вмешиваясь — за ходом интересующего дела, да и образ мыслей подчиненных становился яснее.

Заперев изнутри дверь, Дитц открыл секретер, включил сеть и с наушниками лег на кровать. Краммлиху он всегда уделял особое внимание. Обер-лейтенант был небесталанен и, несмотря на неблаговидное прошлое, в любой момент мог проявить себя и выдвинуться: у гауптмана это ассоциировалось с другим словом — «подсидеть». Очевидное равнодушие Томаса Краммлиха к карьере не только не успокаивало гауптмана, а, наоборот, настораживало еще больше. «Хитер, дьявол», — думал он и ни на минуту не выпускал Краммлиха из виду.

Ревниво следя за его действиями и чтобы хоть как-то, хоть в собственных глазах утвердиться в своем превосходстве, Дитц иногда по ходу следствия пытался предугадать поступки и ходы обер-лейтенанта. Вот и на этот раз он загадал: Томас начнет в своей обычной манере — пустит в ход обаяние. Это будет ошибкой, ведь на этом же провалилась моя попытка. А он даже не спросил, как я допрашивал… Может, позвонить ему, пока не поздно?.. А почему он сам не спросил? Самоуверенность надо наказывать.

В наушниках все еще было тихо, но это не беспокоило гауптмана. Ищет ход, злорадно подумал он и тут же услыхал недовольный голос Краммлиха: «Это вы, капрал? Пусть ко мне приведут арестованную из шестой камеры». Нервничает…

Опять тишина. Стукнула дверь. «Добрый день. Прошу вас, садитесь, пожалуйста!» — в голосе Краммлиха прямо-таки искренняя сердечность. «Ну и артист!» — с улыбкой отметил про себя Дитц. И тут же злорадно подумал: «Однако я был прав».

«Несколько минут назад, когда вы были в камере, я наблюдал за вами, — продолжал Краммлих. — Видите ли, я психолог-любитель. Ваше спокойствие, честные, открытые черты вашего лица сразу покорили меня. Вопреки мнению моего шефа, этого прощелыги-гауптмана, который первым вас допрашивал, я убежден, что тут произошло какое-то недоразумение. Видите ли, наш гауптман — типичный неудачник, за всю войну ему ни разу не повезло по-настоящему. Вот он и ловит свой момент. В каждом ему чудится шпион. Мы уже привыкли к этому и только стараемся, чтобы от его решительной руки пострадало как можно меньше невинных людей…»