Подвал - [51]

– Нет! – резко сказал Петр. – Ты не понял! Ты рыщешь, что-то вынюхиваешь. Тебе же сказали: она убила себя сама. Сама, понимаешь? Умерла так умерла. Не надо ворошить кости.

– Какие кости? Я не…

– Заткнись! – Участковый ударил кулаком по столу, бутылка опрокинулась, и пиво потекло к краю. Дима как завороженный смотрел на ручеек. – Ты вчера пил с Аверченко и Сахно.

Сысоев не понимал его, но где-то на задворках сознания он ухватился за два невзрачных образа. Анатолий и Александр. Кто из них Аверченко, а кто Сахно? Да ему, если начистоту, было наплевать.

– Аверченко пропал, – как-то обыденно произнес Петр. – Может, в город подался, а может…

– Что? – не выдержал Дима. – Что «может»?

– Ты, кстати, куда пошел после посиделок?

– В бильярдную, куда же еще?

– В бильярдную? – Петр Станиславович округлил глаза. – Юморист, да?

– Ну а куда я еще мог пойти? – вопросом на вопрос ответил Дима. – Конечно, сюда.

– Охотно в это верю. Ты, значится, домой, Сахно там проспал до утра, а Аверченко сгинул? Получается так?

– Вы полиция, вы и разбирайтесь.

– Разберемся, будь спокоен. Ну ладно. – Петр встал. – Мне пора. Надеюсь, наша беседа пойдет тебе на пользу. – Он подошел к двери, а Дима продолжил сидеть. Он даже не посмотрел в сторону гостя. – Ну, все, будь здоров. Береги себя, пока это еще возможно.

* * *

Дима все понял. Руки тряслись. Мысли перемешались. Он допил бутылку пива и достал еще одну. Открыл и начал жадно хлебать. Выпил половину и только тогда оторвался от бутылки. Он все понял. Только что ему угрожал представитель власти, а точнее, серьезных людей. Подобное происходит, только когда кто-то в чем-то виноват, а от ответственности ушел. Только тогда.

– Но не сейчас. Дело отправлено на доследование, – произнес Дима и допил пиво.

Сто из ста – здесь произошло убийство. И еще одна немаловажная деталь: либо Стасыч третья обезьянка, либо он прикрывает ее. Но в любом случае он в курсе событий. Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не скажу. К тому же еще пропажа этого балбеса в спортивном костюме. Может, он сболтнул чего лишнего вчера? Вот его и убрали как ненужного свидетеля. Дима попытался вспомнить, о чем говорил Сашка, но так и не смог. И не только потому, что он много выпил. Просто Саша действительно ничего не говорил. Ничего такого, чего Дима не знал, Аверченко не сказал. Может, и вправду в город подался? Да и черт с ним! Еще из-за него голову ломать. Дима встал и пошел к сараю. У него было чем занять голову в ближайшую пару-тройку недель.

Роман шел своим чередом и писался так легко, будто он не создал этих героев, а они были реальны. И сейчас стояли за его спиной и нашептывали ему текст. Он даже действительно начал различать слова. Но как только он переставал стучать по клавишам, шепот затихал и наступала мертвая тишина. Мертвая. В эти доли секунд он успевал подумать о чем-то плохом, тревожном, и только когда пальцы снова касались клавиатуры, он приходил в себя, отвлекался от Вер и трех обезьян, серьезных людей и призраков, насильников и убийц. Он создавал мир, полный боли, утрат и скорби, то есть ничем не отличимый от того, что за деревянной стеной. Нет, все-таки одно отличие было. Свой роман он закончит точно так, как и хотел. И никакие силы этому не помешают. А вот про жизнь (особенно теперешнюю) Дима подобного сказать не мог.

Он поставил точку и сохранил файл. Здесь, в подвальном кабинете, он завершал работу без особого сожаления, порционно. Сегодняшняя порция готова, остальное завтра. И как ни странно, это его не обременяло. Другое дело дома. Он писал – думал о романе, читал – думал, ел – думал, мочился – думал, даже когда засыпал, и то думал. Он жил романом от названия до выхода в печать. Здесь и сейчас у Димы был несколько иной настрой. Когда он работал над романом, он погружался в него, а когда отдыхал (а отдыхал ли?), его голову не покидали события последних дней. Вера (мертвая или живая, ему было все равно) захватила его разум. Особенно его забавляло «шевеление» серьезных людей. Забавляло и пугало. Они зашевелились, словно ужи на сковородке. Только Диме почему-то казалось, что сейчас на разогретой сковороде не безобидный уж, а клубок ядовитых гадюк. И они никого не пожалеют. Никого.

* * *

Дима вышел на улицу, потянулся и замер. Уже стемнело, но света от поднявшейся луны ему хватило, чтобы увидеть: в окно из его комнаты кто-то смотрит. Еще секунда, и белое лицо исчезло. Дима не знал, что ему делать. Сердце барабанило в ушах с такой силой, что он не слышал даже собственных мыслей.

Сколько он простоял без движения, Дима не знал. Когда он собирался все-таки пойти в дом и посмотреть, кто у него там хозяйничает, дверь открылась и на крыльцо вышел Аверченко, мать его, Саша. Дима облегченно вздохнул. Несмотря на то что он казался живее всех живых, бледность и некая окоченелость конечностей придавали ему статус чего-то мистического. Одним словом: зомби. Мужчина проковылял к лавке под яблоней и завалился на нее. Завертелся там, как червяк на крючке, и кое-как уселся. Следующее удивило Диму не меньше, чем появление (мертвого? больного?) Аверченко в его доме. Саша приложил руки к ушам. Подержал какое-то время и убрал. Затем прикрыл ладонями глаза, а затем рот. Снова жесты трех обезьян. Ничего не слышу, ничего не вижу, ничего не говорю. Нет, тут дело не в количестве человек. Ну, или не только в количестве. Пока Дима соображал, что да как, спортсмен исчез, растворился в воздухе. Дима подошел к яблоне, посмотрел на лавку и, кроме гвоздя-сотки, он ничего не увидел. Он взял его в руку, покрутил перед глазами. Галлюцинации или призраки хотят что-то сказать. Почему Вере не появиться, как и раньше, в образе красивой девушки, то есть самой себя, и не рассказать обо всем по порядку? Он прекрасно понимал, что ее появление во плоти было с чем-то связано. Равно как и исчезновение.