Подснежник на бруствере - [3]
Бойкая Зоя выталкивает вперед Аню Носову, лучшую нашу песенницу: в роте ее и впрямь зовут Чижиком.
— Вот кто у нас главная запевала, товарищ капитан.
— Молодец, главная запевала! — Голубые глаза артиллериста останавливаются то на одном, то на другом лице. — И куда же путь держите?
На вопрос, вытянувшись в струнку, отвечает Шляхова:
— Половина — в первый батальон, товарищ гвардии капитан, остальные — во второй.
— И ни одной в артдивизион?! — Офицер щурит глаз и подмигивает одному из своих спутников. — Что вы скажете на это?
— Грабеж, Борис! — басит старший лейтенант. — Как всегда, богов войны затирают.
— Ну, мы ще побачимо, хто кого! — Капитан неожиданно переходит на украинскую речь. — Бувайте здоровеньки, дивчата! — И, вскинув ладонь к козырьку, он первым скрывается в блиндаже.
Клавдия Прядко, услышав родной язык, переглядывается со Шляховой. Интересно, откуда родом артиллерист? Часовой, к которому подруги обращаются с вопросом, не знает этого.
— Вот если б вы, дочки, спросили, как палят пушки капитана Шора, я бы вам сказал. Берут немца в шоры, одним словом!
Это была не единственная солдатская поговорка о прославленном пушкаре, командире артдивизиона гвардии капитане Борисе Шоре.
Совсем стемнело, когда пришли связные. Я оказалась в группе, назначенной в первый батальон. Мы тронулись. Наш провожатый, закинув автомат за спину, шел впереди. Он негромко напевал песенку, входившую в моду на фронте: «Нина, Ниночка, моя блондиночка». Никто не подтягивал, не до того было.
Узкая, извилистая тропа вела в овражек. Идем, ступая след в след, стараемся не зацепить винтовкой за куст. Совсем близко и уже позади нас строчит пулемет. Громко хлопает винтовочный выстрел. Взвивается ракета, высветлив верхушки деревьев, отчего лес кажется театральной декорацией.
Я жадно всматриваюсь в темноту, к передовой ведь идем… Автоматчик, покончив с одной песней, высвистывает другую: «Ты ждешь, Лизавета…» Неужели решил перебрать все женские имена? Сначала меня поразило, как это он не боится шуметь среди ночи по пути на передовую. Потом стало понятно: для него расположение батальона — это глубокий тыл; на войне все относительно. И надо ведь перед новичками, да к тому же девчатами, свою лихость показать!
На скате высоты землянка, чернеет открытая дверь. Неподалеку еще одна землянка, от нее отделяется фигура часового. Узнав нашего провожатого, он сердится:
— Опять шумишь… Свистун!
Но связного нелегко смутить.
— Вот ваша деревня, вот ваш дом родной! — громко говорит он, показывая автоматом на пустую землянку. — Устраивайтесь, сестрички, не буду мешать.
Внутри довольно тесно и абсолютно темно; сквозь крошечное оконце вряд ли и днем пробивается свет. Разобравшись, ложимся вповалку на нарах из жердей, покрытых лапником. И засыпаем сразу, как убитые.
Первый день
Утром стук в дверь.
— Спите? — спрашивает мужской голос. — Пора вставать!
Поспешно спускаем ноги с нар, прислушиваемся к утренней перестрелке. Многие уже успели умыться: ведро с водой кем-то заботливо поставлено у входа.
Небольшая последняя приборка, и дверь распахнута настежь. В землянку входят, наклоняя голову у притолоки, два офицера.
— Комбат Рыбин! — представляется первый.
— А я — Булавин, правая его рука, здешний замполит. Садитесь, садитесь, девушки, в ногах правды нет!
Подождав, пока сядут командиры, кое-как размещаемся сами. Проход узкий, сидящие на противоположных нарах едва не касаются коленями друг друга, Зоя Бычкова забралась на нары с ногами.
— Выходит: кому тесно, а нам будет место! — Булавин поворачивается к командиру батальона. — Говорил я тебе, Петр Алексеевич: еще землянка нужна, да поболее этой.
— В тесноте, да не в обиде! — в тон ему отвечает комбат. — Не век в обороне стоять, комиссар, вперед пойдем — лучше устроимся.
Даже при моем малом военном опыте понимаю сразу, что капитан Рыбин — кадровый офицер. Гимнастерка, ремни, пистолет — все как-то особенно ладно пригнано на нем. Отличная выправка, взгляд ясный, открытый, кудри русые — таков наш комбат!
Булавин ростом пониже, немного сутулится и поэтому кажется старше своих лет. Нам еще предстояло познакомиться с несгибаемой волей комиссара, как все в батальоне звали Булавина, предстояло узнать, за что его так любят и уважают воины.
Капитан Рыбин достал из планшета карту. Булавин, щуря небольшие свои серые глаза, разглядывал снайперов. Взгляд его задержался на маленькой Зое Бычковой, которая, по-детски раскрыв рот, уставилась на замполита.
— Сколько же вам лет, девушки?
Вопрос относился ко всем, но Зоя приняла его на свой счет.
— А что? — не по уставу, вопросом на вопрос, ответила она. И тут же поспешно поправилась: — Товарищ гвардии капитан, мы все совершеннолетние.
В углу кто-то прыснул.
— Восемнадцать, значит, все-таки есть. Немного, немного… — Булавин откашлялся. — Ладно, девушки, коли надели вы военную форму, приняли присягу, прежде всего вы воины. И главный ваш воинский долг — выполнить приказ своего командира. Потому что приказ командира — это приказ Родины, партии.
Комбат Рыбин показал на карте, какую позицию занимает батальон, отметил выгоды и неудобства позиции.
